Уходите и возвращайтесь
Шрифт:
Посвистывал во сне, точно встревоженный суслик, Миша Джибладзе. Леня Коренев вторил ему легким храпом.
Алик, которого прямо-таки выводили из себя всякие посторонние звуки, потянулся за ботинком.
— Не надо, — остановил его Никита. — Это же бесполезно.
Алик, вздохнув, согласился. Сосредоточенного, безмятежного математика можно было разбудить только кружкой холодной воды.
— Спи, — сказал Никита.
— А ты? — Алик повернулся на другой бок и с завистью посмотрел на Славку. — Вот кому дела мало, заткнул свои локаторы — и будь здоров.
— И ты не будь дураком, — посоветовал
— Никита, а почему Баранов меня всегда первым в дело бросает?
— Первым? — переспросил Никита.
— Да.
— Я думаю, из соображений чисто психологических, гуманных, так сказать.
— Ладно, — сказал Алик, чувствуя подвох. — Иди покури, а то расфилософствуешься…
Никите не спалось. Ночь была глухой, безлунной. Небо затянуто темной, грязной кисеей, лишь в нескольких прорехах, как на черном бархате, лежали чистые серебряные звезды. От воды веяло свежестью, а со стороны аэродрома, когда задувало, ветер доносил запах бензина и перегоревшего масла.
«Лишь бы погода не испортилась, — подумал Никита. — Что-то нам Баранов завтра преподнесет? Первым, конечно, полетит Алик». К этому привыкли, с этим уже считались. Алик был своеобразным барометром, и от его поведения в воздухе зависело не только настроение Баранова, но и успех остальных курсантов. Алик был трудным учеником. Никому другому не давалась так туго летная выучка, как Черепкову, и, наверное, поэтому Баранов, залезая в самолет, каждый раз первым приглашал с собой Алика — несобранный курсант забирал три четверти его энергии. Но и доставалось Черепкову больше всех. Если с Никитой Баранов разговаривал вежливо, со Славкой — с ироничной серьезностью, с Кореневым деловито и строго, а с Мишей Джибладзе, с которым вообще был запанибрата, дружески, то Алика в воздухе он крыл такой отборнейшей авиационной руганью, что у бедного одессита уши маками расцветали. Но Черепков держался мужественно, стоически. Уроки шли на пользу, и если он что усваивал, то накрепко. И довольный Баранов тогда, скашивая на него искрящийся смехом глаз, шутливо вопрошал:
— А что, Алик, попробуем высший пилотаж? — и хохотал вместе со всеми.
Из первого, так сказать, ознакомительного полета, цель которого заключалась в том, чтобы выявить, как будет вести и чувствовать себя курсант в воздухе, Алик вернулся белым, как мельничная мышь.
— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Миша. Алик, точно оглоушенный бык, замотал головой.
— Не видишь, что ли? — Объяснив на пальцах, что с ним происходит, он вдруг икнул и сломался пополам.
Баранов, наблюдавший за этой картиной из самолета, крикнул:
— Молодец! А некоторые прямо в кабине…
Это был единственный случай, когда Алик удосужился схватить от Баранова «молодца». С тех пор он всегда летал первым.
Труба пропела подъем. Алик продрал глаза и осмотрелся. Все спали. Он схватил кружку, наполнил ее водой и, обмотав нитками так, чтобы она не опрокидывалась, подвесил под потолок, прямо над изголовьем мирно похрапывающего Лени Коренева. Затем он скрутил из бумаги тонкий жгут, завязал его узлом вокруг нитки и поджег — для верности с обоих концов, — а сам нырнул под одеяло. Как только огонь добрался до нитки,
У Лени были крепкие нервы. Он не вскочил как ужаленный, нет, он поднялся медленно, с достоинством старого, все понимающего в жизни дога. Ребята спали. Красиво спали. Но эффектнее всех выглядел Алик. Голова свесилась, руки — в замысловатом кренделе, а длинные сухие, как у породистого жеребца, ноги — чуть не выше головы. Ну, прямо казак запорожский после обильных возлияний. Леня, откинув полог палатки, бесшумно выскользнул. Через минуту вернулся. Руку его оттягивало ведро.
Никита проснулся от истошного вопля. Алик, с которого ручьями стекала вода, прыгал, как петух, вокруг невозмутимого Коренева и орал:
— А ты видел? Видел, кто тебя облил?
— Нет, — спокойно сказал Леня.
— Так какого ж черта?..
— Я тебя вычислил.
Алик недоуменно вытаращил глаза и на секунду стих.
— Это каким же образом?
— Математическим.
— Каким?!
— «Каким, каким»! — обозлился Леня. — Не строй из себя дурака, — и убежал, захватив гантели.
— Видели! — снова взвыл Алик. — Он меня вычислил. Математик! Утоплю — купаться будем! — Приняв это сакраментальное решение, он успокоился.
Миша тщательно заправил койку и, подмигнув Никите, как бы между прочим сказал:
— Дежурным назначаю Черепкова. В палатке прибрать, белье высушить. Если спросят, в чем дело, скажи, не успел проснуться.
Алик хотел было возразить, но, поняв, что это дело уже решенное, махнул рукой.
После зарядки Никита побежал к реке. Купался он каждый день, утром и вечером, но заслуга в этом была Завидонова, который и сам из воды не вылезал, и друзей к этому приучил. На вышке, уступая друг другу место для прыжка, толкались недавние враги — Коренев и Черепков. Алик прыгнул первым. Красиво прыгнул. Ласточкой. Но и шлепнулся крепко. Аж гул по воде пошел. Алик, отрабатывая координацию движений в свободном полете, не щадил себя, и с его тела неделями не сходили ссадины, ушибы и синяки. Он зарабатывал их всюду, где только успевал побывать за день, — на реке, в гимнастическом зале, на допинге, батуте, венском колесе и даже на футбольном поле.
— Алик, — спросил Никита, когда приятель вылез на берег, — а чего ж ты Коренева не утопил?
— Пусть живет, — отмахнулся Алик. — Он нам еще пригодится.
— Думаешь?
— А у кого ж ты математику сдирать будешь?
— Резонно. — Никита забрался на вышку и уже оттуда спросил: — А потом?
— А потом — суп с котом, — хмыкнул Алик. — Сигареты есть?
— В правом кармане.
Алик нацепил гимнастерку и, закурив, сказал:
— Мы его в космос протолкнем. Свои люди везде нужны. А там — тем более.
— Он без твоей помощи обойдется, — сказал подошедший Завидонов. — Полеты отменяются.
У ребят вытянулись лица.
— До обеда, — поспешил успокоить их Слава. — Баранова к начальству вызвали.
— А нами какую дырку заткнут? — спросил Алик.
Славка вытащил у него изо рта сигарету, затянулся пару раз и выбросил.
— Матчасть.
Алик проводил взглядом окурок, который, описав плавную кривую, с шипением шлепнулся в воду, и запустил в Леньку камушком.
— А ты уверен, что он там будет?