Уходите и возвращайтесь
Шрифт:
Дверь приоткрылась, и курсант протянул Сережке четыре сигареты и коробок спичек.
— Спасибо, — сказал Сережка. — Ты во сколько сменяешься?
— В восемь.
— Передай Черепкову… Знаешь его?
— Парашютист который?
— Вот именно, Парашютист. Так передай ему, чтобы, как стемнеет, притащил нам сигарет. Понял?
— Сделаю.
Дверь захлопнулась.
— Славный паренек, — сказал Сережка, — а главное — сговорчивый.
— Наш. — Никита жадно затянулся. — С Волги.
— А вот в школе, старик, — Сережка задумчиво потер подбородок, —
— Каждый свою лямку тянет, — сказал Никита, — а мы одну общую. В этом все дело.
Алик прибежал сразу после отбоя. Караульный, видимо предупрежденный своим напарником, пропустил его без звука.
— Как там Баранов? — спросил Никита.
— Свирепствует. Кричит: кого слова не берут, с того шкуру дерут. — Алик выудил из карманов сигареты и озадаченно осмотрелся: — Не Рио-де-Жанейро. Разве можно асов в таких хоромах держать? А вы тоже хороши, не могли предупредить… Я бы к вам с удовольствием присоединился.
— Нельзя, старик, — фыркнул Сережка, — больше двух — банда.
— Ладно, — обиженно протянул Алик и скороговоркой: — Какие ЦУ будут? Быстренько. А то у парнишки, — он скосил глаза на караульного, — пять нарядов вне очереди. Засекут — вместе с вами сидеть придется.
— В городе будешь — зайди к Татьяне, — сказал Никита.
— Обязательно, старик. Не воспользоваться твоим отсутствием — грех.
Никита улыбнулся.
— И объясни ей все… Толково и с юмором.
— Он такого наплетет, что она задумается: а не дала ли маху? — хихикнул Сережка.
Алик погрозил ему кулаком и захлопнул дверь.
Атмосфера в кабинете начальника училища была напряженной. Разговор шел долго, каждый выкурил уже не по одной сигарете, но к единому мнению собравшиеся так и не пришли. Обычно люди, сидевшие сейчас перед генералом Малининым, понимали друг друга с полуслова, но на этот раз в их единодушии произошел раскол, поэтому все испытывали неловкость.
Малинин, которому надоело гнетущее молчание, наконец не выдержал и, щелкнув портсигаром, придвинул к себе характеристики Мазура и Бойцова.
— Вы пишете, что это их первое нарушение, — обратился он к заместителю командира эскадрильи по строевой и физической подготовке капитану Левину. — Прежде, как я понял, они у вас ходили в отличниках и никаких особых проступков не совершали. Верно?
— Верно, — угнетенно ответил Левин.
— А что вы теперь скажете?
— Я отвечаю за дисциплину на земле, — снова ушел от прямого ответа Левин. — Летать их… другие учат.
— Понятно, — побагровел Малинин, поворачиваясь к Баранову. — Вам слово, капитан.
— Мне, товарищ генерал, трудно быть судьей. Это мои ребята, ребята талантливые, настойчивые, и поверьте мне на слово: они летчики милостию божьей. В общем, я воздержался бы.
— Значит, против исключения.
— Против.
— А вы, Евгений Николаевич? — обратился Малинин к Малышеву.
— Исключить! — сверкнул глазами
— …что он накануне полетов выпил, — сказал Храмов, поднимаясь. — В этом его главная вина.
— Хорошо, — остановил его Малышев. — Я в любом случае за исключение. Простить — значит развязать руки другим.
Малинин раздраженно кивнул и посмотрел на Храмова:
— А вы что скажете?
Храмов встал и, одернув китель, задумался.
— Когда парню двадцать, он порывист и горяч и зачастую сдержанность старших расценивает как ревность, как недооценку своих еще скрытых талантов. Мазур и Бойцов во время своего полета наверняка думали о другом. — они хотели показать нам свое искусство, нестандартность мышления в бою, храбрость и волю.
— Авиация — не арена для трюков, — угрюмо заметил Малышев.
— Но разве Мазур трюкач? Бойцов ухарь, который летает только во имя риска, на потеху зрителей? Аудитории у них не было. Единственным очевидцем их мастерства оказались вы. Да и то случайно.
— Если я вас правильно понял, вы против наказания? — проговорил Малышев.
— Я не против наказания, наказание — это тоже воспитательная работа. Я — против исключения. Иногда легче отмахнуться от беспокойного человека, чем дать ему совет, где нужно — поддержать, когда нужно — предупредить. Мазур и Бойцов выдержали испытание на прочность, доказали, что современная техника им по плечу, и я предлагаю дать ребятам возможность исправиться. Думаю, они это поймут и оценят лучше, чем исключение.
— Ну и какую меру наказания вы предлагаете? — спросил Малинин.
— Самое страшное наказание для них — отстранить от полетов.
— Они уже наказаны, товарищ генерал, — вставил Левин. — Восьмые сутки сидят.
— Сидят? — удивился Малинин.
— Сидят, — нахмурился Малышев. — Пятнадцать строгого.
— Это меняет дело, — сказал Малинин. — Два раза наказывать за одно и то же — плохой тон. — Он задумался, затем повернулся к Баранову и сказал: — Когда отсидят, зайдите вместе с ними ко мне. Нам есть о чем поговорить…
Был вечер. Сережка, который уже смирился с положением заключенного и репутацией воздушного хулигана, преспокойно спал в своем углу. «Не тревожь тревоги свои, и тревоги оставят тебя», — сказал он беспокойно шагавшему из угла в угол Никите. И заснул. Мгновенно. Он вообще любил поспать. И теперь, когда представилась такая возможность; храпел чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Никита ему искренне завидовал. И он был бы не прочь таким образом скоротать время: проснуться, выбить на нарах зарубку — еще один день прошел — и снова на боковую. Но у него ничего не выходило. Как только он закрывал глаза, на душе становилось так тягостно и тоскливо, что он моментально вскакивал и с яростью попавшейся в капкан дикой кошки принимался мерить тяжелыми шагами комнату. Алик возник в проеме двери, как привидение.