Уик-энд с Остерманом (др. перевод)
Шрифт:
Его «карманн-гхиа» свернула с бульвара Уилшир на Беверли-драйв. Остерман знал, что едет с недопустимой для Лос-Анджелеса скоростью, но его это совершенно не волновало. Он не мог думать ни о чем, кроме только что полученного предупреждения. Он должен добраться домой, к Лейле. Теперь им надо серьезно поговорить. Предстоит решить, что делать.
Почему выбрали именно их?
Кто их предупреждал? И о чем?
Скорее всего, Лейла права. Таннер их друг, едва ли не лучший из всех, кто когда-либо у них был. Но он из тех, кто ценит сдержанность в дружбе. Были запретные темы. Он всегда держался на дистанции,
И в распоряжении Таннера оказалась какая-то информация, которая имеет к ним какое-то отношение: она что-то значит для него и для Лейлы. И Цюрих — часть ее. О Господи! Каким образом?
Оказавшись у подножья Мидлхолланд-хилла, он, не снижая скорости, погнал машину наверх мимо огромных строений эклектичного стиля, где жило голливудское разнотравье. Некоторые дома лишь напоминали о былой экстравагантности, они почти развалились. Здесь скорость ограничена — не больше тридцати миль. На спидометре у Остермана — пятьдесят одна. Он выжал акселератор. Он решал, что делать. Можно захватить Лейлу и отправиться в Малибу. По пути они найдут телефон-автомат у дороги и позвонят Тремьянам или Кардоне. Мрачный вой полицейской сирены неприятно резанул слух. В этом городке он производил потрясающий эффект, словно доносился из потустороннего мира, не имея отношения к реальности. Во всяком случае к нему.
Но, конечно же, сирена взвыла по его душу.
— Офицер, я тут живу. Остерман. Бернард Остерман. Калиенте 260. Конечно, вы знаете, мой дом, — эти слова оказали свое воздействие. Калиенте представляло собой внушительное владение.
— Простите, мистер Остерман. Ваши водительские права и регистрационное удостоверение, пожалуйста.
— Но послушайте… Мне сообщили на студию, что жена плохо себя чувствует. Я думаю, меня можно понять. Я очень спешу.
— Но не за счет прохожих. Ваши водительские права и регистрационное удостоверение.
Вручив полицейскому документы, Остерман, сдерживая гнев, уставился прямо перед собой. Патрульный бесконечно долго заполнял длинную квитанцию о нарушении правил уличного движения и, закончив, щелкнул зажимом, под который подсунул удостоверение Остермана.
Услышав этот звук, Остерман посмотрел на него:
— Вы забираете водительские права?
Полицейский устало вздохнул:
— Вы могли бы лишиться их на тридцать дней, мистер. Я снизил ваше превышение скорости, и оно обойдется вам в десять баксов, как стоянка в неположенном месте, — он протянул квитанцию Берни. — Надеюсь, что вашей жене уже лучше.
Полицейский вернулся в патрульную машину. Через открытое окно он еще раз обратился к Берни:
— Не забудьте сунуть права в бумажник.
И патрульная машина умчалась.
Остерман швырнул квитанцию и повернул ключ зажигания. Машина двинулась вниз по склону. Не без отвращения Берни глянул на квитанцию, лежащую рядом на сиденье.
Затем он снова взглянул на нее.
В ней было что-то не то. Размеры точно такие, как положено, но сама бумага кричала, что она поддельная.
Слишком уж аккуратная и блестящая для отдела дорожного движения Лос-Анджелеса.
Остерман остановился. Взяв в руки квитанцию, он внимательнее присмотрелся к ней. Характер нарушения полицейский
Лишь тогда Остерман заметил, что с обратной стороны приклеен тонкий листок бумаги, напоминающий фотопленку.
Оторвав его, он наткнулся на письмо, торопливо написанное красными чернилами:
«Получено сообщение, что соседи Таннера могут пойти на сотрудничество с ним. Эта потенциально опасная ситуация может ухудшиться, потому что мы не обладаем информацией в полном объеме. Будьте исключительно осторожны и выясните, что вы можете сделать. Для нас — и для вас — жизненно важно выяснить степень их вовлеченности. Повторяем. Будьте исключительно осторожны. Цюрих»
Остерман сидел, уставившись на красные буквы письма, и охвативший его страх отозвался резкой болью в висках.
Значит, Тремьяны и Кардоне тоже.
11. Вторник — 4.50 дня
В четыре пятьдесят Дик Тремьян в Сэддл-Уолли не появился. Кардоне, сидя в своем «кадиллаке», громко выругался. Он пытался найти Тремьяна в его офисе, но там сказали, что юрист давно ушел на ленч. Не было смысла просить Тремьяна перезвонить. Джой решил вернуться в Сэддл-Уолли и с половины четвертого встречать все поезда.
Оставив вокзал, Кардоне повернул налево до пересечения с Сэддл-роуд и направился к западу. До прибытия следующего поезда оставалось еще тридцать пять минут. Возможно, движение поможет расслабиться. Он просто не мог больше торчать на вокзале. Если кто-то увидит, это может вызвать подозрение.
Тремьян должен что-то придумать. Дик чертовски хороший адвокат, и если есть какой-то законный выход, он подскажет.
На подъезде к Сэддл-Уолли часть пути лежала вдоль поля. Слева от Джоя выскочил «роллс-ройс — Серебряное облако», и Кардоне отметил, что огромный автомобиль мчится очень быстро, гораздо быстрее, чем позволяли условия узкой сельской дороги. Он проехал еще несколько миль, почти не обращая внимания на то, что творится за окном машины. Сейчас появится съезд к дому какого-нибудь фермера, а там можно развернуться. Но он вспомнил, что впереди длинный пологий поворот дороги, где можно это сделать. Он успеет к поезду.
Он сбросил скорость, готовясь к правому развороту.
Ничего не вышло.
На краю дороги под деревьями, перегораживая ему путь, стояло «Серебряное облако».
Удивившись, Кардоне прибавил ходу и, проехав несколько сот ярдов, достиг наконец места, где смог спокойно развернуться.
На пути к вокзалу он глянул на часы. Пять пятнадцать, почти пять двадцать. Он уже видел платформу. Он обязательно заметит Тремьяна, если тот выйдет из поезда. Он очень надеялся, что юрист приедет в 5.25. Ожидание становилось невыносимым.
Сзади подъехала какая-то машина и Кардоне оглянулся.
Это было «Серебряное облако». Кардоне прошиб пот.
Высокий грузный человек, куда выше шести футов, вылез из машины и неторопливо подошел к открытому оконцу «кадиллака». На нем была ливрея шофера.
— Мистер Кардионе?
— Моя фамилия Кардоне.
Рука человека, которую тот положил на раму окна, производила внушительное впечатление. Она даже крупнее и мускулистее, чем его собственная.
— О’кей. Как вам угодно…