Украденная дочь
Шрифт:
Около полудня в нашу дверь позвонили. Хорошо, что отец приходил с работы только в четыре. Он приходил, а я уходила.
Я посмотрела в дверной глазок и увидела белые цветы. Белый — цвет дружбы и невинности. Открыв дверь, я увидела букет из двадцати четырех роз, к целлофановой обертке которого была прикреплена визитная карточка. Визитная карточка того учителя. В приложенной записке он приносил свои извинения, писал, что ему очень стыдно, что на него что-то нашло, и выражал надежду, что мы сможем встретиться и пообщаться в нормальной обстановке. Обещал, что следующая наша встреча пройдет намного лучше. Я порвала его записку на мелкие кусочки и спустила их в унитаз. Розы же, поскольку они были очень красивыми и, так сказать, ни в чем не виноватыми, я отнесла маме, сказав, что принесла эти
— А почему ты не приводишь домой своих товарищей по университету? Вы могли бы заниматься вместе.
— У меня там пока еще нет друзей. Мы на первом курсе еще не знаем, кто есть кто.
— Все изменится. Тебе нужно сконцентрироваться на собственной судьбе, а не торговать косметикой.
— У меня хватает времени на все. Твои кремы осчастливили очень многих людей.
И тут я вспомнила о «роковой женщине» и о трехсот тысячах песет, которые она мне должна. Если она не перевела эти деньги на мой счет, я могу снова оказаться в тюрьме «Алькала-Меко», но уже совсем в другом качестве. Я, похоже, погорячилась, поверив женщине, которая пыталась убить своего мужчину. У меня сейчас уже не было достаточного количества товаров, чтобы выполнить все заказы. Я попыталась читать учебник, но у меня ничего не получилось. Если мама узнает о том, во что я вляпалась, она упадет в обморок. Триста тысяч песет! Мне оставалось надеяться разве что на отца. Он меня ругать не станет — просто скажет, чтобы я больше не делала глупостей.
«Прости меня, Лаура», — думала я, дожидаясь перед входом в магазин, пока Лаура из него выйдет. В магазине находились Грета и ее любовник. Лаура медленно надевала куртку, глядя то на одного из них, то на второго, то на кассовый аппарат (в который ее мать, наверное, запускает руку уж слишком часто), то на лежащие на полках дорогущие товары. Лаура смотрела на все это со страхом, потому что, похоже, понимала, что Грета с ее непутевостью за какие-нибудь пять минут может довести магазин до полного краха. Грета то и дело гладила любовника по лицу, обнималась с ним, подставляла шею, чтобы он ее поцеловал, — что он тут же и делал. Хорошо, что еще до того, как Лаура оставила их одних, появилась донья Лили: ее снова прикатил в инвалидном кресле на колесах странный холодолюбивый парень, которого я уже видела. Грета не очень-то обрадовалась появлению матери, а вот ее любовник наклонился и поцеловал старушку: он, видимо, уже давно понял, что ему просто необходимо любить донью Лили. Ее поцеловала и Лаура. Одна лишь Грета воздержалась от поцелуя. Меня удивило, чего еще ждет Лаура, почему она не отправляется немедленно на свои занятия по балету. Она стояла, как приклеенная, и, наверное, покорно ждала, чего же пожелает ее бабушка.
Лаура, по-видимому, была очень дисциплинированным человеком. Она наверняка переходила улицу только после того, как для автомобилей загорался красный свет и они все останавливались, ни секундой раньше, и при этом смотрела сначала направо, а затем налево. Всех нас когда-то учили, как правильно переходить улицу, а также чего не следует делать, чтобы с нами не произошло ничего плохого, однако затем каждый в меру своих потребностей сам адаптировался к окружающим опасностям. Лаура не пошла таким путем. Я прислонилась к двери магазина «Зара», находившегося напротив обувного магазина. Лаура смотрела прямо перед собой на тротуар, и нужно было что-то сделать, чтобы заставить ее обратить на меня внимание.
Поначалу она меня не узнала. В этом не было ничего странного: продавец узнает своего покупателя у себя в магазине, а не посреди улицы.
Я указала на свои сапожки, чтобы она меня вспомнила.
22
Лаура,
Покупатели не обращали на это внимания, а вот я время от времени замечала, что надо мной раздается еле слышный скрип колес инвалидного кресла Лили. Я слышала, как она двигается по коридору квартиры и сворачивает в гостиную, чтобы затем заглянуть в другие комнаты, и потому я постоянно чувствовала присутствие бабушки: она, казалось, проникала через потолок магазина и заполняла собой все его пространство. Она проникала в мой мозг. Я избавлялась от ощущения ее присутствия только на занятиях балетом в хореографическом училище. Однако, как только очередное занятие заканчивалось, ее образ снова возникал у меня перед глазами и маячил там вплоть до следующего занятия. Я, сама того не сознавая, постоянно ждала момента, когда ее образ, так сказать, испарится из моего сознания хотя бы ненадолго.
В семь часов вечера я вышла из нашего магазина. Дул очень приятный, хотя и более прохладный, чем обычно, ветерок. Листва на деревьях в этот переходный период между летом и зимой постепенно окрашивалась в различные цвета, и мне это нравилось, потому что делало еще более красивым парк, вдоль которого я ходила, направляясь из нашего магазина в хореографическое училище.
Выйдя из магазина, я увидела ее. Она стояла, прислонившись к двери магазина «Зара», расположенного напротив нашего магазина. Я невольно обратила на нее внимание, потому что, едва я ступила на тротуар, она вытянула ногу и покрутила носком сапожка из кожи питона. Я узнала этот сапожок и посмотрела на нее. Мне потребовалось несколько секунд для того, чтобы припомнить, где я видела эту девушку.
— Ты меня помнишь? — спросила она, подходя.
— Да. Мне хорошо запомнился твой перстень, на котором изображена кобра.
Она посмотрела направо и налево.
— Я ждала тут одного своего друга, но он, похоже, решил заставить меня ждать очень долго.
— Бывает и такое, — сказала я. — Как сапожки? Тебе в них удобно?
— В них не очень удобно, но они мне нравятся. Я как обула их, так до сих пор и не снимаю.
— Это меня радует. Надеюсь, ты еще заглянешь к нам в магазин.
— Обязательно, — сказала она и пошла рядом со мной. — Как только я увидела эти сапожки в витрине, я сказала себе: «Они — для меня».
Она была одета примерно так же, как и в прошлый раз, — в стиле, в котором одеваются рокеры и от которого у Лили, наверное, пробежал бы мороз по коже.
— Твой перстень — это нечто.
— Он тебе нравится? Если хочешь, могу тебе его подарить, — сказала она, пытаясь стащить перстень с пальца.
— Он мне нравится на твоем пальце, не на моем, — поспешно сказала я. Мы с ней почти не были знакомы, а потому я считала такой подарок с ее стороны неуместным.
Она на некоторое время замолчала, а затем взяла меня за руку — и сжала ее при этом, пожалуй, чрезмерно сильно. Мы посмотрели друг другу в глаза. Не знаю, каким в этот момент было мое лицо. Возможно, удивленным и даже возмущенным.
— Не переживай, — сказала она, не отпуская меня. — Я не сумасшедшая. Я просто хочу с тобой поговорить.
Я дернула рукой, чтобы высвободиться.
— У меня нет ни малейшего желания разговаривать. Оставь меня в покое и забудь обо мне.
— Я была бы очень рада тебя забыть. Я была бы очень рада, если бы тебя не было на белом свете.
— Ты что, одна из тех психопаток, которые…
— Прости меня. Я начала совсем не так, как следовало бы. Дипломатичность никогда не была моей сильной стороной. У меня никогда не получалось правильно говорить о важных вещах.
— Послушай, — сказала я, — не морочь мне голову. Давай прямо сейчас прекратим этот разговор, и ты пойдешь своей дорогой, а я — своей.
Она посмотрела на меня так, как будто вот-вот заплачет. Вообще-то она не была похожа на плаксивых девушек (плаксивые девушки перстней с изображением кобры, наверное, не носят), потому что у нее были широкие скулы, на которых слезы затерялись бы и исчезли. Она провела рукой, на одном из пальцев которой был перстень, по кудрявым черным волосам, доходившим до воротника ее куртки.