Украденные горы(Трилогия)
Шрифт:
Полетаев сочувственно слушал Василя. Как живо это напомнило ему годы собственного студенчества, когда он прибыл сюда из Москвы отбывать ссылку. Первые месяцы он с большим трудом привыкал к однообразной тихой степи. Он тосковал душой по родным березовым рощам, ему недоставало шума городских улиц и, пожалуй, еще острее недоставало студенческих сходок, бурных демонстраций, когда, казалось, нет такой силы, которой под стать пересечь дорогу молодежи. Да, нечто похожее когда-то происходило и с ним.
— По родным местам стосковались, заболели ностальгией, Юркович, — сказал Полетаев, заглядываясь на заснеженную степь, которая уже не казалась ему дико безразличной. — Знаете что, Василь? В Бердянске у вас, кажется, есть земляки.
— Бердянск? — удивился Василь, потому что последнее время, по правде сказать, он ни разу не вспоминал бердянских земляков, хотя бы того же Сергея Гнездура.
— Побывали бы среди своих, — продолжал Полетаев, — насладились бы и родной речью, и родной песнью, попели бы в охотку с ними свои колядки. А что, разве не интересно, Василь? Это же, если хотите, кусок Галичины, эта бердянская колония. Там у вас, вероятно, состоится чрезвычайно интересная встреча. С волнующими переживаниями. После каникул вы описали бы все. Может, в дневнике, возможно, и для нашего урока пригодится. — Николай Владимирович улыбнулся, подкручивая кончик левого уса. — У вас, Василь, как это любят говорить галичане, очень файно получается. Ей-богу, правда. Не стесняйтесь, Юркович. Ваши письменные работы, хоть они и грешат грамматическими ошибками, я постоянно читаю с немалым интересом. — Полетаев положил парню руку на плечо, заглядывая в глаза: — Ну, как? Ваша поездка была бы дважды полезна: и от ностальгии избавитесь, и свои литературные возможности испробуете.
Василь заразился настроением учителя и готов был немедля отправиться в путь, но тут же подумал, что напрасная затея: в кошельке Василя не было ломаного гроша.
— Деньги на дорогу я вам, Юркович, одолжу, — сказал Полетаев, точно подслушав его думку. — Согласны?
Василь молча кивнул головой. Он не смог даже поблагодарить Полетаева, — у него подступил ком к горлу.
В центре города, если от площади свернуть влево и миновать кинематограф и еще два здания, то третий высокий дом, что против католического костела, как объяснили Василю встречные люди, будет гостиница «Европейская», где и находится «Галицко-русский приют». Узнав у сторожа, что Гнездур живет на третьем этаже в тридцать пятой комнате, Василь поспешил туда, — не терпелось поскорей обнять друга.
Он наткнулся на Сергея в дверях. Гнездур шел в ночной сорочке, с полотенцем через плечо, белолицый, немного заспанный, с копной русых волос.
— Ты, Василь?
— Как видишь, Сергей!
От обоюдной радости и удивления друзья натворили такого шуму, что вскоре все обитатели этажа проснулись и высыпали в коридор, шумно приветствуя гостя.
— О, Юркович!
— Да здравствует Василь!
— Поздравляем господина лемка!
— А мы считали, что тебя, Юркович, аж в Сибирь загнали!
Василь, конечно, уловил иронию в приветственных выкриках и понял, что не следовало ему сюда приезжать. Но отступать уже было поздно.
— Да, да, я побывал в Сибири, повидал Кавказ и высочайшие в мире Гималаи, а вы что, бедняги? — Василь звонко рассмеялся. — Вы-то что-нибудь видели за эти полгода? Лишь отцу Василию небось каждый день лизали…
Гнездур вовремя втолкнул Василя в комнату: в коридоре завопили от возмущения воспитанники. Как только не обзывали Юрковича — и иудой, и швабским предателем, и мазепинцем… Даже в дверь принимались колотить, он немного перетрусил., но в душе посмеялся: ведь бесились они потому, что он и вправду им досадил.
Зато Гнездур изнывал от страха: его полные щеки то бледнели, то покрывались красными пятнами, он метался по комнате, хватался за голову и, вздыхая, выговаривал Василю:
— Как ты смеешь позорить отца наставника? Граф Бобринский лично передал ему поздравление великой княжны Татьяны. «Вы спасли галицко-русскую молодежь
На соседней кровати вдруг из-под одеяла вынырнула простоволосая голова, и Василь увидел остроносое лицо Пучевского, с которым в Киеве у него были в свое время стычки. За то, что Василь не стеснялся родного языка и под влиянием Игоря Заболотного начал читать Франко, Пучевский то и дело преследовал его своими насмешками, обзывал мазепинцем и поддевал, искажая украинские слова. Особенно ему почему- то не нравилось словечко «але», и, встречая Василя, он неизменно кривил свое мышиное лицо и спрашивал: «Ну, как дела, господин «але»?»
Он сбросил с себя одеяло, приподнял с подушки голову и с притворным изумлением воскликнул:
— Откуда вы взялись, господин «але»? Не колядовать ли к нам приехали?
Как только Пучевский вышел умываться, Гнездур на цыпочках подкрался к двери, пригнулся к замочной скважине, одним глазом зыркнул в коридор и, лишь убедившись, что его никто не подслушивает, вернулся к товарищу:
— Он заядлый шпик отца Василия. Я уверен, он сейчас стучится к нему, спешит донести о нашем разговоре. Я вынужден был нахваливать отца наставника, зная, что Пучевский не спит. Признаться, Василь, я глубоко несчастен. Как ни стараюсь, а с момента, как отец наставник подслушал наши с то-, бой споры в монастырской келье, у него нет ко мне доверия.
Василю стало жаль когда-то верного своего товарища, и он, присев рядом, обнял его за плечи.
— Сергейка, знаешь что? Беги отсюда. Беги от этих ничтожеств. Едем к нам, в Гнединское училище.
Тут появился дежурный и от имени отца наставника пригласил Юрковича на рождественский завтрак.
Знал бы Василь, какую ловушку готовит ему долгогривый, он отказался бы от такой чести и отправился бы на вокзал, но он все-таки сглупил и легко соблазнился позавтракать, — откровенно говоря, он был просто очень голоден. Василь дождался Гнездура; пока, тот умывался, прихорашивался и обряжался в праздничную форменную тужурку, он и сам причесался перед зеркалом. Вдвоем они спустились на первый этаж в большой, заставленный столиками зал. Воспитанники уже заняли свои места, между ними прохаживались два солидных воспитателя.
Официантка показала Юрковичу место возле Гнездура. Василь невольно сравнил простую еду на голых, застланных клеенкой, длинных столах в Гнединской школе с тем, что предстало сейчас перед ним. Белый хлеб, масло, красная икра и еще какие-то деликатесы, каких он в жизни не видывал.
— Еще подадут горячие блюда, — шепнул ему восторженно Гнездур. — Мы тут славно живем, Великая княжна не скупится для нас.
Василь капельку позавидовал своим землякам. Подумал про себя: «Почему бы и тебе, Василь, не быть с ними? Зачем подался к мужицким сынкам, в школу, где приходится тяжело работать? У меня, пожалуй, и дома не было таких мозолей на ладонях. До обеда — занятия в классе, после обеда — столярня, кузня, парники, ферма, — все хозяйство на наших руках! А мог бы и ты, Василь, стать панычем, лакомиться печеным-вареным и спокойно бездельничать. Если б не забрался однажды в летний день на колокольню, не познакомился со звонарем отцом Серафимом да если б не наслушался от него зловещих слов — насчет наживы на солдатских головах…»
— Правда, мило у нас? — вмешался в его раздумья Гнездур. — Ну, приступай к самому вкусному. Не стесняйся.
На Василя поглядывали исподтишка его былые товарищи, о чем-то перешептывались, верно посмеивались над его убогой одежонкой, но приставать к нему воздерживались — мешали строгие воспитатели, что прохаживались между столов. За еду не брались: ждали отца духовного, который, шепнул ему Сергей, должен освятить их трапезу.
Наконец он вошел, осанистый, чернобородый, с пышной до плеч гривой и с золотым крестом на широкой груди.