Украденные горы(Трилогия)

Бедзык Дмитро

— Не спишь, спрашиваю? — раздался над ним еще раз голос Василя.

— Скажи на милость, а почему ты не спишь? — ответил Давиденко.

— Я письмо получил, — зашептал Василь. — Честное слово. Угадай, от кого? От Ганнуси. Ну и письмо, Олекса!

— Что, умеет писать? Без ошибок?

Василь не уловил иронии в вопросе и стал распространяться по поводу лирического стиля письма девушки, не обиженной ни красотой, ни умом.

— Ради этого ты и разбудил меня? — перебил его Алексей.

— Но ведь она приглашает нас с тобой на каток… Вот, сам читай.

— Сейчас на каток?

— В воскресенье.

— Но

сегодня, кажись, четверг?

— Да, четверг… Неужели тебе не интересно узнать, что такая дивчина думает о нас?

— Мог бы завтра днем сказать, — опять прервал его Алексей. Он повернулся на другой бок, помолчал малость и с горечью в голосе добавил: — Что-то я не слышал, чтобы влюбленные превращались в полных идиотов, подобно тебе, Василь.

Василь обиделся.

— Ну-ну, Алексей, придет коза до воза, — раздеваясь, сказал он, — и я тебе то же самое скажу, когда ты влюбишься.

15

В комнату сельской хаты к командиру роты лейтенанту Габриэлю Шульцу вошел командир взвода Ваньчик и, отдав честь, доложил ломаным немецким языком, что он привел солдата Юрковича, с которым пан лейтенант имел намерение побеседовать.

У животастого, отъевшегося за месяц фронтового затишья лейтенанта Шульца не было желания разговаривать с этой «славянской свиньей», месяц назад присланной из концентрационного лагеря. Отпустив ремень после недурного обеда и напомадив перед зеркалом свои «английские» рыжеватые усы, он только было потянулся к бумаге, чтобы черкануть письмо своей Матильде в Краков, как ему совсем некстати напомнили о его обязанностях.

Еще позавчера командир взвода Ваньчик докладывал ему насчет Юрковича: стреляет он якобы не целясь, направляя ствол винтовки таким образом, что пули летят на несколько метров выше русских окопов. Лейтенант Шульц отнюдь не был большим сторонником войны, в качестве кадрового офицера он предпочел бы отбывать службу где-нибудь в местечковом гарнизоне Галичины, отбарабанить свое тихо-мирно — днем на учебном полигоне с солдатами, вечером — в офицерском клубе, но что поделаешь, ежели «сербская свинья» угробила австрийского кронпринца и, естественно, пробудила гнев в добром императоре Франце-Иосифе и вынудила его объявить войну России. А на войне как на войне. Каждый обязан мстить за пролитую кровь кронпринца. По крайней мере, так вещает на каждой литургии полковой священник отец Базилий. И Юркович, само собой, обязан стрелять по москалям, хотя за свой симпатии к ним он уже отсидел в Талергофе, безусловно обязан, если не хочет быть повешенным на первом телеграфном столбе…

— Пускай зайдет, — приказал лейтенант, усаживаясь в единственное мягкое, со следами позолоты широкое кресло, которое его догадливый денщик притащил из разграбленного фольварка.

Проворный, легкий на ногу командир взвода Ваньчик подскочил к двери и открыл ее перед солдатом.

— Заходи, Юркович, — сказал он и тут же прикрикнул: — Шнель, шнель!

Порог комнаты тяжелым шагом переступил Петро Юркович. Штатская неуклюжесть его кидалась в глаза с первого же взгляда. Не по росту длинная, местами вывоженная в глине серо-зеленая шинель, не по ноге большие, припорошенные снегом башмаки, великовата и шапка. Но лицо, посеревшее, со впалыми щеками, лицо человека, измученного недоеданием и холодами, вопреки всей его потешной внешности, было чисто выбрито и сосредоточенно.

Петро,

как положено, приложил руку к козырьку и пристукнул каблуками.

Лейтенант даже рот разинул: не хотелось верить, что под его командой служат подобные вояки.

— Что за баба? — спросил он, сердито поглядывая на командира взвода. — Скажи ему, Ваньчик, что я вызвал его по делу об измене императору…

Петро осмелился перебить его.

— Извините, господин лейтенант, — начал он по-немецки, — но я не нуждаюсь в переводчике.

— Вот как? — и лейтенант другими глазами глянул на Юрковича. — Ты, оказывается, знаешь немецкий язык?

Взводный фыркнул в кулак.

— Что скажешь, Ваньчик? — не оборачивая к нему головы, лениво спросил офицер.

— Этот русин называет себя профессором. Но я не уверен, что у него там, — взводный ткнул себя пальцем в висок, — что у него там все в порядке.

— А вы что скажете на это, Юркович?

— Да, я — учитель. Но война сделала из меня то, что вы видите, — Петро развел руками. — В настоящее время людьми считают себя такие, как командир взвода Ваньчик.

Лейтенант добродушно усмехнулся:

— Вы бы ему, господин профессор, не поставили высокой оценки, не правда ли?

Петро подхватил шутку:

— Точно, господин лейтенант. — И тоже усмехнулся: — У меня Ваньчик сидел бы на задней парте, на так называемом «ослином месте».

Лейтенант прямо-таки наслаждался возникшей сценой, он шумно смеялся, похлопывая себя ладонями по толстым ляжкам. Шульц презрительно относился к славянам, считая их низшей расой, и за пятнадцать лет службы в одном из уездных гарнизонов Галичины не научился ни польскому, ни украинскому языкам, зато не упускал случая раздуть огонек национальной вражды, который, бывало, поддерживался усилиями школы и церкви в солдатских душах разных наций.

— А теперь такой чурбан, — мягко проговорил Шульц, — туповатый лях, можно сказать, кретин, командует вами, русином, господин профессор…

— Извините, господин лейтенант, это не связано с нашей принадлежностью к разным нациям, — дерзнул возразить Петро. — Кретины имеются у всех народов. Поляки могут гордиться и Мицкевичем, и Костюшкой, но та же польская нация, если б дело дошло до всенародного суда, охотно, с радостью отреклась бы от таких выродков, как Ваньчик.

Однако, господин лейтенант, не люди, нет, не они сами повинны в кретинизме, а те обстоятельства, я сказал бы, та среда, в которую попадают их души. Значит, люди, господин Шульц, не родятся кретинами, и националистами не родятся, их делают…

Светло-синие добрые глаза его встретились с холодно поблескивающими глазами лейтенанта. Петро понял: Шульцу неприятны его слова — и… смолк.

— Вы правы, Юркович, — вроде бы согласился Шульц. Он откинулся на мягкую спинку резного кресла, провел ладонью по плешивой макушке, размышляя с опущенными веками над тем, как бы почувствительней покарать за подобные мысли этого украинского интеллигента. — Вы правы, Юркович, — повторил он раздумчиво. — И все-таки каким бы кретином ни представлялся вам командир взвода Ваньчик, вы, профессор, должны ему подчиняться. Закон войны. Той самой войны, что обязывает вас стрелять отнюдь не поверх голов русских солдат, а в самые их черепа. Вы же, Юркович, ослушались приказания. Вы стреляли куда-то на ветер. Так, господин профессор?