Украденные горы(Трилогия)
Шрифт:
— У нас, в Ольховцах, — прервал молчание Василь, — на такое чудо, пожалуй, все село сбежалось бы. А тут всем трын- трава.
— Почему трын-трава, — возразил Игорь. — Бедные люди насмотрелись на этот праздничный товар, а богатые… — Он кивнул на веселую компанию мужчин и женщин позади себя, что с песнями и визгом промчались на рысаках санным поездом. — Чем их удивишь? У них дома не такие елочки. Золотыми конфетами и серебряными звездочками обвешаны. У каждого в доме свой рай. Сам видел в окно. Стоит им до отвалу наесться, напиться, такой поднимут шум, даже полиции страшновато. Видел бы ты, что вытворяет владелец днепровских пароходов, когда разгуляется. Дает по морде городовому — и десятку ему в
Игорь отвел глаза от витрины и, сдвинув кепку на затылок, спросил язвительно Василя:
— Ну что, завидно?
Василь осекся, передернул плечами:
— С чего мне завидовать?
— И я не завидую, — сказал солидно, по-взрослому Игорь. — То эксплуататоры. И им скоро конец.
Василь с нескрываемым восхищением смотрел на своего друга. Ведь ровесники и росту одинакового, а голова у него — ну совсем профессорская. Все знает, во всем разбирается, до всего может докопаться. Нет, не жалеет Василь, что прямо из Бердянска подался в Киев. Такие каникулы Василю и не снились. Первый день отсыпался и вылеживался с дороги на Игоревой постели, на другой день ходил с Игорем кататься на Днепр, потом слушал колядки Игоревых приятелей, которых приглашали к Заболотным с вифлеемской звездой, а сегодня махнули на рабочий митинг.
— Ну что, пошли? — взял его за локоть Игорь.
— Идем, — охотно согласился Василь.
Немного спустя они пересекли Почтовую площадь, вскочили в трамвай, поднимавшийся круто вверх, против дворца Купеческого собрания пересели на другой трамвай, который одолел гору еще покруче. Василь смотрел на друга влюбленными глазами. Все было в нем дорого: и ладно скроен парень, и силен, и ловок, и на расспросы Василя ни разу не сказал: «Не знаю».
На нелегальный митинг, намечавшийся в самом крупном цехе, где исполнялись заказы военного ведомства, пропускали только своих, и то лишь с черного, замаскированного хода. Рабочая охрана внимательно оглядела двух юношей: «Вы куда?» Однако стоило Игорю назвать свою фамилию, как их тут же пропустили, — правда, в последнюю минуту Василя остановили, но Игорь со взрослой солидностью шепнул караульному:
— Делегат из Екатеринославской губернии. Хочет моего отца повидать.
Они прошли в огромный цех, со станками и трансмиссиями, точно такими же, какие Василь однажды повидал в Саноке на вагонной фабрике. Народу собралось немало. Одетые в теплые куртки и пальто, рабочие толкались, дымя папиросами, живо беседуя, пошучивая. Рядом с мужчинами стояли и закутанные в теплые шали женщины, и юные девушки. Вид у них был праздничный, иные припудрены, в ярких платках, фасонистых жакетах и модных высоких ботинках.
Игорь продвигается вперед, кивком головы и улыбкой подбадривает Василя: не отставай, друг. Они протиснулись совсем близко к трибуне, настланной из досок на двух станках, и остановились.
— Вот если б вся Россия так забастовала, — говорит Игорь тоном бывалого, опытного человека, — война бы завтра же кончилась.
Василю хочется показать свою сообразительность, и он продолжает мысль товарища:
— Представь, Игорь, начались забастовки не только в России, а и в Австрии, и везде на свете. Наверное, все солдаты побросали бы оружие и разошлись по домам.
— Нет, винтовки бросать нельзя, — шепчет Игорь, подняв палец, совсем как его отец в подобных случаях. — Ни в коем случае.
— А на кой ляд оружие справедливым, честным людям? — пробует возразить Василь.
— Бить таких, как твой Малко.
Василь рассмеялся:
— Я с ним и без винтовки справлюсь, когда придет революция.
— Сама не придет, — стоит на своем Игорь. — Без винтовки не выйдет. Спроси хотя бы моего отца.
Разговор
На трибуну выходит руководитель стачечного комитета — невысокий человек в военной шинели, с рубцом на щеке и пустым, заложенным за широкий пояс левым рукавом. В наступившей тишине он объявляет митинг открытым и приступает прямо к делу. Держа в правой руке листок бумаги, он докладывает, что за четыре дня начавшейся забастовки успел сделать комитет. Первое: в ответ на призыв стачечного комитета поступило пять тысяч семьсот рублей добровольных пожертвований от отдельных лиц и организаций («Мама моя полсотни дала», — шепнул Василю Игорь). Второе: на эти средства будет оказана помощь многодетным семьям стачечников (он зачитывает список) продовольствием и топливом. Третье: стачечный комитет направил решительный протест генерал-губернатору на незаконные действия полиции («Можно подумать, что дела полиции были когда-нибудь законными», — долетел до Василя чей-то иронический голос), которая осмелилась арестовать весь состав первого легального комитета. Четвертое: руководитель информирует рабочих о ходе стачки, о том, что заводская администрация категорически отказывается вести переговоры, одновременно угрожает, в случае продолжения стачки, уволить всех рабочих мужского пола (это слова директора), а на их место поставить пленных австрийцев.
Единодушный грозный крик сотен людей прокатился по цеху в ответ на директорский ультиматум.
Если б можно было жгучий гнев, вырвавшийся из рабочей груди, претворить в энергию взрыва, она, наверное, подняла бы в воздух и сожгла вместе с заводом весь аристократический квартал Липки, где среди прочих красовался своей архитектурной отделкой и новый особняк хозяина завода. Василь ничего подобного не видывал. Он смотрел по сторонам: кругом раскрасневшиеся, возмущенные лица, поднятые кулаки…
— Вот кому понадобились бы винтовки, — вполголоса сказал Василю Игорь, воспользовавшись когда-то услышанными отцовыми словами.
— Это уже революция, Игорь? — спросил Василь.
Игорь — парень башковитый, недаром отец поставил его своим связным. Не было случая, чтобы он не справился с заданием, или не предупредил своевременно отцовых товарищей о нависшей опасности, или не подал сигнала отцу, находясь в дозоре. Игорь не по годам развился, впитывая и рассудительность отца, и его глубокое чувство любви к народу, знал он немало и насчет классовой борьбы и революции… однако же вопрос Василия застиг его как бы врасплох, он растерялся и впервые за эти три дня не нашелся что ответить другу.
— Придется у отца спросить, с чего начинается революция, — откровенно признался он.
В разгар этого шумного возмущения, охватившего весь цех, на трибуне появился высокий, подбористый человек, одетый не по-рабочему — в черном пальто с меховым воротником, в котиковой шапке пирожком, в начищенных шевровых ботинках. Подстриженная клинышком черная борода и такие же пышные усы дополняли портрет этого человека — явно не из пролетариев. Это был если не министр, не директор завода, то уж во всяком случае редактор газеты или, по меньшей мере, правитель канцелярии его сиятельства генерал-губернатора.
Гул в цехе постепенно стих, рабочие с любопытством разглядывали этого господина, прикидывали так и этак, стараясь угадать, кто он и что за песенку запоет — с уговорами или с угрозами…
Председательствующий объявил:
— К нам прибыл член подпольного губкома партии социал-демократов, хорошо нам знакомый товарищ, чьего имени в конспиративных целях я не назову. Он ознакомит нас с современным политическим положением в России и за границей. Но предупреждаю, — председательствующий приятно улыбнулся, приложив палец к губам, — узнаете нашего друга — помалкивайте, пожалуйста, прикусите языки. Понятно, товарищи?