Украденные горы(Трилогия)

Бедзык Дмитро

За Кайстро потянулся Герасименко, потом еще кто-то, еще… У меня уже складывалось впечатление, что не наш, а другой какой-то класс потешался надо мной и что глумливого хохота вовсе и не было, а под конец этого странного собрания я смог убедиться, что никто здесь мне, галицийскому лемку, не желает зла.

Я вышел из класса умиротворенный. Покончено с одиночеством. Мое лемковское произношение неожиданно помогло мне найти среди учеников настоящих друзей и сторонников.

13

В субботу после уроков ученики освобождались от обязательных хозяйственных работ и вольны были распорядиться

своим досугом до понедельника. Это была самая приятная долгожданная пора — субботний вечер, а за ним — воскресенье. Через воспитателя — учителя гуманитарных дисциплин Полетаева — законоучитель Григорович требовал, чтобы учащиеся посещали службы и проповеди по субботам и воскресеньям в местной сельской церкви — замаливали грехи, которые натворили за неделю. Одни, слабодушные и богобоязненные, подчинялись этому приказу, подавляющее же большинство учеников чувствовали себя на полтора дня вольными казаками и не думали оглядываться на запреты, хотя поп и пугал ребят снижением оценок по закону божьему.

В субботу, после обеда, хлопцы, предоставленные самим себе, развивали бурную деятельность. Они мылись в школьной бане, прихорашивались, приводили в порядок одежду, штопали, зашивали и меняли белье, наряжались в вышитые рубахи, натирали мелом пуговицы и «золотые» агрономические значки на форменных тужурках, старшеклассники к тому же, вооружившись бритвами, выбривали начисто пух, появлявшийся за неделю на юных щеках. Словом, большинству парней было не до церкви. Кто увлекался музыкой, снимал с гвоздя инструмент, начинал его настраивать, и вскоре обширная, разделенная толстыми арками спальня полнилась мелодиями самодеятельного оркестра; любители театра собирались где-нибудь, в классе, репетировали монологи классических драм; когда была готовая пьеса, выходили на сцену, которую обычно устраивали в столярной мастерской; книголюбы, или «философы», как их уважительна прозвали в школе, которые даже на работе завзято спорили насчет любопытных мест в прочитанных книгах, — те стучались в квартиру Николая Владимировича Полетаева и вместе с ним отправлялись в библиотеку, самую крупную ценность Гнединской школы.

Были и такие, кому не терпелось открыть свое сердце какой-нибудь из сельских девчат, — те обряжались в полную форму с блестящими медными пуговицами и земледельческой эмблемой (колосистый сноп пшеницы на серпе) и по шаткой кладке через реку Волчью отправлялись на село, чтоб успеть оттуда вернуться до обхода воспитателем спальни.

Ни у Алексея Давиденко, ни у Василя Юрковича не было ни формы, ни тех наипрекраснейших на свете существ, которым не раздумывая можно отдать все, даже свое сердце, и потому Алексей еще в постели, до звонка, предложил Василю пойти с ним в его родную деревню Романки.

— Не так уж далеко. Пятнадцать верст. Пройдем степью, увидишь, какая она красивая осенью. — И шутя добавил: — Настанет время, и ты меня в свои Карпаты поведешь.

— Если бы, — вздохнул Василь. — Нынче снилась мама. Упрекала, что не пишу. На фронте, говорят, дела наши плоховаты.

— В Романках и про фронт новости узнаем.

— Разве там больше читают газеты?

— Нет, газет там не читают. Сами фронтовики правду расскажут. Раненые и калеки возвращаются. Есть что послушать.

— Что ж, сходим, Олекса, — согласился Василь.

В это время тишину спальни нарушил внезапный звонок

дежурного.

— Вставайте, вставайте, лежебоки! — шумел он, проходя меж рядов коек. — Нынче, не забудьте, наш день, суббота!

После обеда, с разрешения Полетаева, Давиденко и Юркович спустились по деревянной лестнице главного корпуса школы и, миновав густую аллею по-осеннему расцвеченных деревьев, вышли за ограду хутора. Вскоре позади остались кирпичные корпуса ремесленной школы, усадьба попа Григоровича и высокая белая церковь за ней.

— Свербят у меня руки на поповича Сергея. Заявится на рождественские каникулы — обязательно отлуплю, — сказал Алексей, кивнув головой на церковь.

— За что? — поинтересовался Василь.

— За оскорбление. Еще в августе, в пору сдачи экзаменов, довелось мне пройтись на наш «проспект», что на пустыре над школьным садом. Задумал, знаешь, погулять с покровскими девчатами. Ну, познакомился с одной, хорошенькая… Одна беда: она застенчива, я еще больше, ходим, вертимся, не зная, с чего начать разговор. Как вдруг из-за куста: «Да ты, дурень, хоть «цобе» шепни ей!..» Мне потом сказали, что это был Сергей. Не мог я тогда оставить дивчину, чтобы посчитать ему ребра. Но уж непременно сделаю это при случае. Он, видать, считает, что только гимназисты люди, остальные все — мужичье.

— Сергеем звать? — спросил Василь, вспомнив своего дружка Сергея Гнездура.

— Сергеем. Старший брат у него офицер, сейчас на фронте, а этот… Чудно даже, что у попа, который исповедует людей и учит нас закону божьему, мог вырасти такой подлец. Говорят, еще мальчишкой порол кошек, собак любил мучить, а как поступил в гимназию и одел форму, совсем обосячился. Он не то что мы, мастер выкаблучиваться перед девчатами, но, если какая отвернется от него, тогда берегись, дивчина: выследит на мостках да пустит про нее дурную славу…

За разговором и не заметили, как перебрались по мосткам через речку Волчью, крутой тропой над глубоким оврагом вышли к центру села и, свернув влево, очутились на длинной мощеной улице, с разными складами и магазинами, лавчонками и особняками покровских богачей. На правах местного жителя (хутор его Романки числился за Покровской волостью) Алексей выложил все, что знал про село Покровское и про его первых поселенцев. Село это, оказывается, запорожцы основали после того, как царица Екатерина уничтожила Запорожскую Сечь, одна половина села, Серковка, получила свое название в честь славного запорожского рыцаря Ивана Серко. А так как сельская церковь именуется, как и запорожская церковь, — святого Покрова, то и само село запорожцы, обосновавшись на Диком поле над речкой Волчьей, тоже окрестили Покровским.

Друзья, увлеченные разговором, не успели оглянуться, как село осталось позади. У станции Мечетна они пересекли железную дорогу с лесозащитной полосой и вышли на проселок к Романкам.

Дальше шли молча. Перед ними, до самого горизонта, широкая, необъятная, как небо, степь. Василь оглянулся вокруг: степь всюду, без конца и края, не на чем глазу остановиться. Хоть бы одинокий взгорбок где обозначился. Скоро завечереет, а там и ночь накроет черным покрывалом безбрежные дали. Глядишь, громыхнет гром да сыпанет ливень — куда, Василь, денешься? Кто приютит тебя? Нет, такой степи его душа не примет, ни за что не променял бы он ее на красу родных гор.