Украденные горы(Трилогия)
Шрифт:
— Знаешь что, Олекса? — прервал молчание Василь. — По горам куда легче ходить.
— Как это? — удивился Алексей.
— У вас больно однообразно, Олекса. Ни тебе скоку, ни прискоку. Скукота.
— А ты врежь гопака, — со смешком сказал Алексей.
— В горах и танцуется легче. Там ты вроде как белка на ветках. Скок да скок!
— Скок да скок, — повторил невесело Алексей, живо вспомнив старшего брата, славшего домой оттуда, с Карпатских гор, словно в предчувствии собственной гибели, печальные письма.
— Э, — отмахнулся Василь, — приехал бы твой брат на Карпаты до войны! Да послушал
— Душевно поешь, — сказал Алексей. — Подобной песни отродясь не слышал.
— Наша, лемковская. Красивей песен, пожалуй, не найти. По крайней мере, так считает профессор Батенко, он в Киеве мне это говорил. А у вас, Олекса, какие? Может, споешь? Чтоб веселей шагалось…
— Хорошо, Василек, — согласился Алексей. — Но песня моя состоится в прозе. На батрацкую тему. Сейчас узнаешь, что за «университеты» прошел друг. Вон он, мой «университет», — показал Давиденко на зеленый хутор в балочке, обнесенный высоким дощатым забором, по обе стороны которого высились опаленные осенней стужей стройные тополя. — Хутор тавричанина Окуня, у него я проработал все прошлое лето, еще до Гнединской школы.
Когда осенью дело подошло к расчету, Алексей, сосчитав у себя в уголке на конюшне полученные деньги, растерялся: целых пять, рублей недоставало! Он хмуро, с едва сдерживаемым раздражением встретил на дворе хозяина, высокого, горбоносого, с черной копной нечесаных волос, все лето служивших ему вместо шапки.
— Вы тут что-то недодали, хозяин. — Алексей поднес к его глазам зажатые в кулаке деньги. — Пятерки не хватает.
— Там, парень, все в порядке, — неохотно буркнул Окунь. — Даже лишний рубль тебе дал.
— Никак в толк не возьму, хозяин. — И Алексей вслух стал множить тридцать копеек поденных на сто пятьдесят дней. — Выходит, что за пять месяцев, хозяин, причитается сорок пять рублей, как мы весной и уславливались. Вы же дали только сорок.
Василю трудно представить себе, как выглядел хозяин и какими глазами смотрел он на своего поденщика во время этих расчетов. Казалось бы, ему застыдиться и попросить у Алексея прощения, но не тут-то было: он погрозил пальцем и строго сказал:
— Ты, парень, забыл учесть те двадцать дней, что пролежал с книжкой за ригой.
— По воскресеньям-то?
— Именно, именно по воскресеньям, парень. Вспомнил?
— Хозяин, но ведь… — Алексей запнулся, беспомощно озираясь и прикидывая, сколько трудился он тут в течение долгого жаркого лета. — Я-то вспомнил, хозяин, но… — И опять сбился, словно ожидая, что и кони, и коровы, и культиваторы, и плуги, что все кругом на усадьбе вступится за него и человеческим голосом завопит: «Побойся бога, хозяин, семь потов твоего батрака мы еще чуем на себе». — Грех тяжкий вам такое на покров говорить. Пока в церкви шла служба господня, я вправе был и кое-что почитать. Вы же не кричали на детей, когда они приезжали на каникулы и, наигравшись, заглядывали
— О моих детях лучше помолчи, — огрызнулся хозяин. — Мои дети гимназисты, а там, даст бог, выше поднимутся, аж до университета. Ты же поденщик, и далеко тебе до моих детей!
У Алексея завертелись желтые круги перед глазами, невольно сжались кулаки. Он продолжал доказывать свое:
— Все-таки после обеда я выгонял коней.
— Подумаешь, после обеда, — передразнил Алексея хозяин. — А до обеда сколько ты стравил сена?
— Кони же ваши, хозяин.
— И сено мое. Оно, парень, было бы цело, если б ты не совал нос в книжки…
— Боже мой! — вздохнул Алексей. Он оторопело оглянулся, будто ожидая чьей-то помощи. С болью посмотрел на сытые, лоснящиеся, давеча почищенные его руками крупы коней, привязанных к желобу. — Хозяин, — Алексей сделал последнюю попытку достучаться к его совести, — вы же сами по воскресеньям не работаете.
— Не работаю, — отрезал хозяин, — потому как мне не платят, а ты нанялся…
— Но ведь на срок, не поденно! — выкрикнул Алексей.
— Но и не книжки читать, — заорал хозяин, — а работать! Работать, — повторил он, после чего, желая подчеркнуть свое недосягаемое превосходство, запустил руки в карманы и хотел было отойти.
В эту минуту арапник, с которым Алексей разлучался лишь во сне, свистнул в воздухе и полоснул хозяина по спине. Раз, еще раз, а третий пришелся по голове…
— Убью, проклятый! — зверски зарычал хозяин и, пригнувшись, кинулся на своего поденщика.
Но Алексей — парень ловкий. Распиравшая его лютая ненависть не смогла затемнить сознание. Он отдавал себе отчет, что придется ему расплачиваться за этот бунт, и потому рассчитывал каждое свое движение, каждый удар. Отступая, он сек батогом так, что хозяин поневоле, закрывая ладонями лицо, бросился к хлеву, где у стены стояли железные вилы-тройчатки.
Алексей воспользовался паузой, метнулся к желобу под навесом, отвязал жеребца, вскочил на него и, дав ему босыми ногами под бока, погнал к открытым воротам.
— Убью! — раздался позади крик хозяина.
К счастью, кинутые вдогонку вилы скользнули мимо Алексеева уха, впились остриями в зеленую доску ворот, а жеребец с перепугу в мгновение ока вынес паренька за ворота.
Всю дорогу до Романок Алексей продолжал рассказывать спокойно, как о заурядных вещах, что хозяин гнался за ним на своем лучшем жеребце вплоть до реки Волчьей, когда же Алексей переплыл через быстрину и оказался на правом, романковском берегу, хозяин обрушил на его голову тучу проклятий и пообещал переломить хребтину…
— Хребтину, положим, я не дам себе переломить, — закончил Алексей уже на подходе к Романкам, — но в школе может напакостить. Цыков даже намекал насчет хозяйской жалобы на меня. — И грустно добавил: — Так что, Василь, возможно, мы последний раз идем с тобой вместе…
Василь пытается охватить всю картину дикарской этой схватки, хотя бы одним глазком заглянуть во двор богатея, пробует представить себе хозяина. Высокий, жилистый, бесики в черных глазах, нос ястребиный… Но не давалось ему понять натуру этого хуторянина. Зачем понадобилась богатому тавричанину какая-то Алексеева пятерка, ежели у него полно всякого добра?