Украденный трон
Шрифт:
Придворные перешёптывались втихомолку, изумляясь открытой враждебности Петра к России, этому резкому повороту во внешних делах. Армия, армия открыто роптала. В Ораниенбауме сидели и пьянствовали голштинские солдаты, вызванные Петром ещё при жизни Елизаветы. С каждым часом царствования Петра этих солдат становилось всё больше и больше, они лезли в Россию как тараканы. Недаром же так и называет народ тараканов пруссаками.
Впрочем, при дворе никому не было дела до дел. Все искали случая выслужиться перед новым императором, у него вдруг объявилось множество искреннейших и преданнейших друзей, которых он и сроду не видывал, балы следовали за куртагами, карнавалы за парадными обедами,
28
Бирон Эрнст Иоанн (1690 — 1772) — герцог, фаворит императрицы Анны Иоанновны, создатель реакционного режима. Был арестован и сослан после дворцового переворота 1741 года, в Петербург возвращён Петром III.
Лесток Иоанн Герман — граф, по происхождению француз. В 1750 году сослан в Углич, а в 1762 году освобождён Петром III.
Миних Бурхард Кристоф (1683 — 1767) — генерал-фельдмаршал, первый министр в 1740 — 1741 гг. Елизавета Петровна отправила его в ссылку, где он прожил 20 лет. Пётр III вернул его в 1762 году.
Но сперва Пётр позаботился о Елизавете Воронцовой. Он приказал приготовить для себя парадные покои, в которых раньше жил фаворит императрицы Иван Иванович Шувалов, теперь изгнанный из дворца, а свои бывшие, через сени от покоев Екатерины, убрать для Елизаветы Воронцовой.
С великими почестями въехала в них Елизавета. Теперь она жила рядом с Екатериной, в покоях более парадных и богатых, нежели новая императрица, рядом с самим императором. В комнатах Екатерины стены обили чёрным сукном, и в них Пётр по утрам принимал людей...
Положение новой императрицы было незавидным, ей просто негде стало размещаться со своими людьми и своими заботами. Она понимала, что долго так ей не продержаться...
По вечерам Пётр с Елизаветой ездил по всем знатным особам, которые устраивали для него бесконечные пиры и пирушки. Екатерину он с собой и не приглашал, благо она отговаривалась недомоганием.
Граф Шереметев умолил Петра поужинать в его доме — в моей берлоге, как говаривал он всегда не то в шутку, не то всерьёз, если принимать за берлогу дворец в сорок парадных комнат и без числа построек и пристроек, бельведеров и эркеров. Граф Шереметев ко времени воцарения Петра уже потерял почти всякое влияние при дворе и мечтал возродить старые времена при помощи той же уловки, что и Воронцовы во главе с канцлером империи, всё ещё остававшимся на своём посту благодаря связи Петра с Елизаветой Воронцовой.
Шереметев подобрал из самых родовитых и красивых княжён и графинь наиболее ловких и пригласил их на тот же ужин, мечтая приобрести влияние, а значит, поместья и деньги через фавориток.
Надежды на это было мало, потому что Елизавета Воронцова глаз не спускала со своего повелителя, думая только о том, чтобы через брачную постель удостоиться императорской короны.
На ужине, достаточно весёлом и сытном, заморские вина и французская водка лились морем разливанным. Граф потчевал Петра, отмечая про себя, сколько выпил, в какой кондиции царь и когда подсадить к нему кандидатку на фавор. Лизавета в этот вечер зорко глядела по сторонам, но даже она не смогла заметить, как ловко и тонко граф представил Петру одну из девиц.
Пётр пошёл танцевать с ней, осыпая
Обида и злость схватили Елизавету за сердце. Она наговорила императору обидных слов, забыв о том, что он повелитель и господин, и уехала домой, не дождавшись конца званого ужина...
Разобиделся и Пётр и пуще прежнего назло фаворитке принялся ухаживать за девицей. Граф Шереметев с замиранием сердца следил за начавшимся флиртом, судорожно надеясь, что его интрига приобретёт благополучный исход...
Однако Елизавета жила во дворце с малых лет, хорошо зная Петра, пользовалась советами искуснейших и поднаторевших в интригах первых людей империи и пошла ва-банк.
На другой день в пятом часу пополудни Екатерине, жившей через сени от Елизаветы, принесли письмо. Екатерина тут же вскрыла записку и с удивлением прочитала строки, криво написанные Елизаветой. Фаворитка обращалась к ней, хотя у неё-то самой влияния стало больше, чем у всеми оставленной императрицы. Ни много ни мало Елизавета просила навестить её, страждущую, болеющую, поскольку она имеет великую нужду говорить с государыней. И за ради бога, умоляла Елизавета в кривых строчках, с помарками и закапанными для пущей убедительности слезами.
Екатерина усмехнулась. Она поняла всё, предвидела конец интриги, о которой ей уже донесли верные люди. Да, Елизавета сделала вернейший ход...
И Екатерине вспомнилось, как она сделала такой же великолепный ход в придворной игре. Она написала императрице, умоляя отослать её, Екатерину, назад, в Штеттин. Тогда она выиграла, и Пётр, который уже строил планы вступить во второй брак, не преуспел и ещё больше возненавидел свою жену. Да, тогда Екатерина пошла ва-банк. Она поняла, что и хитрая царедворка Лизка повторяет её ход...
«Что ж, посмотрим», — холодно рассудила Екатерина. Надо только быть спокойной, любезной и великодушной. Если бы не эта нужда и одиночество, с каким удовольствием она посадила бы на кол эту толстую корову.
Пётр проснулся с ужасным ощущением жжения в горле, сухости во рту и сразу же попросил дежурного адъютанта принести ему кваску. Пока он пил, ощущение сухости и жжения прошло, но тотчас же стала давать о себе знать страшная головная боль.
Да, ему пришлось вчера выпить немало, и это жуткое похмелье ещё никогда не давало так о себе знать, как сегодня. Все кости ломало, желудок, казалось, подступал к самому горлу, а внутри, в животе, всё переворачивалось, едва он приподнимался на подушках. Но хуже всего, он не помнил почти ничего из того, что произошло вчера. Он только знал, чувствовал всем нутром: что-то нехорошее.
Что? Он тщетно пытался воскресить происшедшее... Он припоминал, как вошёл в светлый яркий зал, сверкающий тысячами свечей, двоящихся и троящихся в блестящем наборном паркете, бликующих на золотых и серебряных кубках и фаянсовых тарелках, огромных блюдах с закусками...
Он плохо помнил, как его подвели к этому огромному овальному столу, заставленному яствами, усадили во главе и потчевали вином, униженно просили отведать то или иное блюдо. И только тут мелькнуло у него в памяти кукольное личико с крупными каштановыми буклями по сторонам высокого чистого лба.
Да, какая-то девица, не то племянница, не то сестра, не то какая-то фрейлина Шереметевых. Он, кажется, даже танцевал с ней и делал ей какие-то комплименты, как всегда, по-немецки грубые и двусмысленные. И вдруг ему вспомнился взгляд Лизаветы... Маленькими серо-зелёными глазками она смотрела на него сердито и угрожающе, сердито...
Но что дальше — заволокло туманом. Не помнил он, как приехал домой, как его уложили в постель. Только сегодня обо всём стучало ему это тяжёлое сумеречное похмелье.