Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

— Я останусь с товаром.

— Пусть останется малыш и один военный. Потом сме­нится.

— Лин Цэсу погуляет. Когда еще доведется? Вы идите... Я останусь при товаре.

— Слушаюсь, почтенный депутат!

Караванщик сцепил ладони перед грудью и с легким по­клоном повел ими в сторону отца, как принято изъявлять покорность мандарину двора.

Клео прошел городишко насквозь. От Западных ворот открывалась с низкого обрыва Хуанхэ. Широченная река исходила паром в серовато-синем просторе. Мачты джонок и катеров протыкали клочковатый туман. Над причалом раз­метывало

клубы пароходного дыма. По берегам ржавым пунктиром обозначались межи рисовых чеков. На коричне­вых дорогах в снегу клонились черные путники.

И тут Клео увидел стайку журавлей над рекой. В этот зимний месяц!

Он промерз на холодном ветру, а клочок пергамента с адресом Белоснежной девственности был теплым, когда Клео достал его из нагрудного кармана в почтовой конторе на пристани. На куске бумаги, за который взяли юань, напи­сал стихи: «Гляжу на стайку журавлей в зимнем небе над рекой безо льда. Отчего же декабрьский ветер студен, а тече­ние чувств, как у летней воды?»

— В Пекин? — усомнился почтарь. Но красный штем­пель на конверте притиснул и, поскольку марки с портретом Чан Кайши в Бао Тоу после прихода коммунистов не разре­шались, в квадратике «место для марки» указал причал, где платеж состоялся.

ПОНУРЫЙ ГОНГ

1

Все нервничали в караване, когда спустя два месяца после выхода из Бао Тоу верблюды медленно втягивались за кизя­ковую ограду городка Шандонмяо, ступая по собственным теням. Цинь объяснил: по-монгольски «шандон» — ручей. Но на китайской карте значилось — Сан Тям Мяо, то есть «три храма» чего-то, а чего, Клео не понимал, поскольку не знал последнего иероглифа, да и отец тоже! Ни души. За ставнями глинобитных домов ни огонька. Усиливавшийся ветер свистел в узких переулках, поднимал колючую пыль.

Цинь утверждал: если охраны в восточных воротах не встретили, западные тоже без часовых, значит, в городе нет власти. То есть какая-нибудь имелась, возможно, признали и красных, но без стражников она ничего не стоила.

— Тут всегда уважали только товары, — сказал караван­щик. — Да винтовку... Впереди ведь Гоби.

Лагерь разбили, пройдя насквозь извилистую улицу, под городской стеной, у западных ворот. Утром слежавшийся на морозе песок сверкал до горизонта. Клео догадался о причи­не вчерашнего беспокойства. После восьми недель открытых пространств они попали на огороженный клочок. Провис­шие на ржавых петлях, с выломанными досками створки ворот скрипели на шквалистом ветре.

Когда вьюки подняли на верблюдов, в конце улицы воз­ник тяжело преодолевающий встречный ветер человек, тя­нувший в поводу лошадь. Полы распахнутой бараньей шубы забрасывало до лопаток. Стеганые сапоги странник ставил косолапо, волочил носами внутрь тяжелые от грязи галоши. Долго, должно быть, гнал мохнатую лошадку под монголь­ским седлом с притороченным японским карабином и че­ресседельными сумками.

Капрал Ли принялся разматывать тряпицу на затворе винтовки.

— Вот я вас догнал, — сказал человек, скверно улыбнув­шись потрескавшимися губами. Потрогал грязной ладонью

Ароматного, на котором висели вьюки отца. — Капитан Сы в двух днях пути с пятнадцатью людьми. Смекаете, хозяин?

Сбрую на лошадке сшивала казенная клепка, армейская. Как и стремена с подпругой. Перекидные сумы плоско сви­сали, выпуклостями обозначая обоймы с патронами.

Клео нагнулся подтянуть брезентовые перетяжки на ик­рах. Отец толкнул незнакомца, который, перевалившись че­рез спину Клео, упал, дергая браунинг из-под шубы. Лошадь отпрянула. Цинь осадил ее за повод так, что она села. Грохнул выстрел. Клео собрался пырнуть валявшегося ножом, но отец крикнул:

— Стой!

— Стой! — крикнул и человек. Под разметавшейся шубой на поясе висели три гранаты, кожаный мешок для табака с трубкой, порыжевший патронный подсумок с выдавленной английской надписью «США, морская пехота».

— Я сам к вам пришел! Я сам к вам! Меня Сы послал выследить, а я к вам...

— Откуда Сы узнал наш путь? — спросил Цинь.

— Капитан получил письмо из Бао Тоу. Бумага попала сперва в винное заведение «Ворчливая жена», а оттуда принес посудомойщик. Мы тогда уже перешли в Красную Армию. Сы поднял полувзвод, понесся на Бао Тоу, заполучив мандат на захват. А из Бао Тоу путей немного. Только два...

Отец ударил его сапогом в лицо.

— От кого письмо? Говори, от кого письмо?

Кровь у истощенного преследователя казалась водяни­стой.

— Все, что знаю, письмо — из кабака. В Бао Тоу капитан долго бил маму-сан из публичного заведения. Он требовал показать, чем расплатились твои люди, хозяин... Точно не знаю.

— И чем они расплатились?

— Не убивай, хозяин! Я говорю правду... Гвоздем.

Клео впервые в жизни видел, как дрожат пальцы.

Отец, торопясь, плохо справляясь, отколупывал от коро­бочки, в каких носят амулеты, крышку с медной инкруста­цией танцовщицы в развевающихся одеждах.

— Ты не ошибся? Таким?

— Что вы присохли с гвоздем, хозяин? Капитан говорит, везете богатства. Кто погонится за железками! Первому, кто обнаружит вас, причитаются две доли. Разве мои сведения не стоят большего? Что ж... Убей меня! Ну! Убей, хозяин! Убей скорее! Все на этой улице знают, что вы захватили меня. Они расскажут капитану Сы...

— Почему хочешь перебежать?

— Не хочу служить у красных.

— Вот и заврался, почтенный, — сказал отец. — Мой то­вар капитан не сдаст коммунистам. Ты ведь знаешь! Говори! Видел нас до этого? Доложил капитану? Болтаешь — тянешь время?

Лин Цзяо попал носком в ухо лежавшему.

— Если не околел, — сказал он Чжуну, — прирежь... На­глый лазутчик. Стрельбы достаточно... Уходим!

— Еще живой, — сказал Чжун. — Я думаю, депутат Лин... лишний солдат это еще один солдат. Я так считаю. И какой расчет ему было догонять ради капитана и лгать?

Улица оставалась безлюдной. Но из щелястых прорезей в коричневых стенах десятки глаз запоминали лица, одежду, верблюдов, поклажу и, самое главное, направление, по кото­рому уйдет караван. За западными воротами между высту­женных холмов петляла за горизонт единственная тропа...