Укради у мертвого смерть
Шрифт:
— Ваш отец, что же, эльзасец?
— Нет, парижанин. Мама, правда, из Шампани. Вернее, мой дед, генерал де Шамон-Гитри... Но ведь это все равно Иль-де-Франс... Мама родилась в Сайгоне, как и я... А что?
Жоффруа казалось, что партнер ощущает настороженность к нему со стороны «Индо-Австралийского». Да пусть! Русский в Бангкоке проездом, а что таится в скрытном сибирском уме, этого предсказать и Крот не в состоянии. Так что, барьер, возникший на пути серьезных переговоров, возможно, благоприятный для банка исход, обеспеченный по воле или против собственной воли Кротом.
Во всяком случае, у
Утопая в диване, обтянутом шерстяной плетенкой, поглядывая на гигантский аквариум за окном, Жоффруа развивал фантастический проект перестройки финансового хозяйства отца. Схему превращения «Индо-Австралийского банка» со всеми связями и интересами в замкнутый операционный цикл.
«Замкнутые круги в финансах? Не понимаю...» — сказал бы Васильев. Он всегда ставил вопросы в таком стиле. Повторял утверждение с сомнением, а потом сообщал, что не понимает его. Севастьянов с удовольствием повторил прием.
— Превратить банк в полностью самообеспечивающуюся систему без подпитки извне, исключить постороннее, в том числе и правительственное вмешательство. Уплата налогов, вот и все отношения с администрацией, с нацией, если хотите. Только в этом случае, господин Севастьянов, ваши люди останутся вашими людьми...
— По нынешним временам это абстракция. Абсолютная финансовая монархия...
— А отец утверждает, что существование такой системы сбережет жизненность и независимость банков. И нам, деловым людям, не придется верить на слово правительству, которое все больше влезает в долги. Тогда слово бюрократа не будет калечить реальный мир реальных людских интересов и забот лишь потому, что оно нашептано прямо в ухо премьер-министру...
— И что же, ваш отец следует своим намерениям?
— Мы говорим о теоретических посылках, господин Севастьянов, а не о намерениях «Индо-Австралийского», верно? — сказал Жоффруа и поманил официанта, чтобы расплатиться.
... Севастьянов отпустил водителя за квартал от гостиницы, против 30-го переулка Сукхумвит-роуд, безлюдной и продуваемой влажным ветерком в полуночный час. Зеленые, красные и синие всполохи реклам, которые забыли выключить, бликами отражались на крышах редких автомобилей.
Скачал себе:
— Подведем итоги первого дня?
С подворья буддистского храма, где, возвышаясь над оградой, спал слон, едко несло хлевом и воскурениями. Слон раскачивался взад-вперед, пошевеливая в такт лопастями ушей. Тягучий и заунывный гул гонга возник, разросся и ушел куда-то за цементные коробки, на задворки, где начинались заболоченные пустыри.
Человек в махровой панаме и футболке, поверх которой болтался камуфляжный армейский жилет, перегородил дорогу.
— Молодые леди скучают, сэр. Вот фотографии...
— Я дурно болен, братец, — ответил Севастьянов. На Востоке впрямую не отказывают.
Как и ему никто и ни в чем не отказывал
Понурый гонг еще слабо гудел вдали, когда портье открывал дверь.
ЧЕШУЯ ДРАКОНА
1
Джефри Пиватски, бывший пилот, дважды с перерывом в три минуты приметил, как самолет ложился на правое крыло. Вписывались в коридоры. В общеевропейском доме воздушные пути прокладывались для своих и чужих. Для чужих — углами, уводившими нежелательных соглядатаев в сторону от военных объектов, будто не летали спутники... В его эскадрилье был пилот, который до прихода на бомбардировщик водил истребитель, приспособленный ослеплять космических шпионов.
Простая и ясная догадка осенила его. Страхование гражданских спутников. Экспертиза рисков и правовое обеспечение... Почему бы и нет? Собственное дело. Первоначальный капитал взять взаймы у Бруно и Клео, которые, возможно, войдут и в долю, потому что ума не приложат, как отмыть лишние деньги. «Космострах» — отличное название!
В иллюминаторе «боинга» облака стыли будто заснеженные гряды, казавшиеся Джефри с курсантских времен Клондайком, хотя он там никогда не бывал и знал о безлюдных холодных пространствах из романов про золотоискателей. Казалось, игрушка-самолетик подвешен над Клондайком на невидимой нити, раскручивающейся то в одну, то в другую сторону. Нитка удлинилась, «боинг» продавился сквозь облачность, и Джефри наблюдал теперь плоские, пепельного оттенка поля, напитанные талыми водами. Внизу тянулась Сербия на подходе к Белграду. Как и во Вьетнаме, который он бомбил, деревни жались к церквам, неизменно поставленным на перекрестках.
Джефри представил, как под черепичной крышей одного из домов среди мрачноватых, неряшливых и плохо выбритых славян в овчинах ютилась семья его жены, имя которой он теперь носил. Отупляющая работа в поле, со скотиной, церковная служба и кабак как единственное развлечение для людей, из поколения в поколение производящих зерно и мясо, возможно, еще сыр и вино. Такой ли вспоминает Ольга родину предков? Какие драмы разыгрываются вон под той отполированной холодным дождем кровлей?
Впрочем, это вполне могло относиться и к его собственной семейной жизни, в которой рядом с наивной, чистой сердцем, отважной и умной Ольгой он постоянно чувствует свой комплекс. Сноб-технократ, чья искушенность парализует побуждения и чувства. Чем же он выше тогда туповатых, грубых, но простодушных увальней, бравших в жены ее прабабок? Галстуком и блейзером? Ну а у тех овчинные жилетки и пестрый шнурок на вышитом воротнике...
Нет, времена не меняются, что бы ни утверждали эмпирики! Меняется человек, но и он меняется внешне, не внутренне. Нравственное мерило времени непоколебимо, непоколебимо желание владеть, подчинять, размножаться, одурманиваться. Время — это океан, как тот бескрайний воздушный, который простирается за иллюминатором «боинга». Океан, в котором плавают люди-рыбки... Люди-рыбки в извечном, Богом данном океане времени.
Он пристально всматривался в надвигающуюся землю коммунистического блока, на которую впервые залетел без боевого задания обнаружить и уничтожить цель.