Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в.
Шрифт:
Во-вторых, Владислав Четвертый недавно перед там женился вторым браком на Марии Людовике Гонзаго и его следовало поздравить, а заодно попытаться выяснить отношение к России новой супруги короля. Почему-то российское правительство уделяло большое внимание политическим симпатиям королевы, видимо, было наслышано о большом влиянии женщин на власть имущих мужчин в растленной Европе.
Традиционно в Москве опасались умаления царского достоинства во время дипломатических процедур, увязывая это с непризнанием суверенитета российской монархии как в отношении определенных территорий, так и в отношении царского статуса как помазанника Божия. Умаления этого достоинства можно было ожидать от кого угодно: от короля, королевы, панов Рады, просто от шляхтичей, от духовенства, от послов других держав. Поэтому царские послы получали подробнейшие и громадные по объему инструкции с описанием того, как должно почитаться в Речи Посполитой достоинство царского величества и как следует поступить при недостаточном почитании оного. «А будет великие послы боярину и наместнику Вологоцкие Василью Ивановичу с товарищи придут х королю на посольство и в то время будут при короле иных государей послы или посланник и послам великим посольства не править и идти из полаты вон. А молвить что им при иных послах и посланникех посольства править не показано» [292] . «И хто быдет от короля на встрече с какова чину какова им у стола будет честь, хто их станет подчевать и что с ними король или с панов рады поговорят и им то все записати. А против королевских и панов рады слов держати ответ остерегательно как бы государскому имяни и к чести к повышению» [293] . «А будет король против государева имяни не встанет и про государево здоровье спросит сидя и послам великим боярину и наместнику вологоцкому Василью Ивановичу Стрешневу с товарищи говорити: ведомо вашему королевскому величеству самому, что про великого государя нашего царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии самодержца про
292
Там же. – Л. 71–71 об.
293
Там же. – Л. 72 об.-73.
294
Там же. – Л. 47 об.-48.
Особенно опасались в московском правительстве неприятностей от действий магнатов и шляхты. Такими действиями могли быть, например: задержание посольства на территории воеводства, которым управлял магнат, опять же умаление царского достоинства (неполное его титулование в любых сочинениях польских авторов (шляхтичей)) и еще более серьезные вещи, о которых речь пойдет далее. Из инструкции того же посольства боярина Стрешнева: «И учнут говорити, что король на Сойме с паны радою в дальнех городех. И им бы подождати как у короля сойм минетца. И где им король велит быти в ближних гор од ex и они им о том ведомость учинят. И послом великим боярину и наместнику вологоцкому Василью Ивановичу Стрешневу с товарищи говорити: посланы они от великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии самодержца и многих государств государя и обладателя от его царского величества к брату его к наияснейшему великому государю их Владиславу Четвертому Божиего милостью королю польскому и великому князю литовскому и иных краев королевскому величеству о самых о надобных о великих делех. А велено им ехати х королевскому величеству наспех. И они б отпустили их к королевскому величеству не мешкая. А они едут х королевскому величеству и в дальние городы. И говорити о том накрепко чтоб их отпустили х королю не задерживая» [295] .
295
Там же. – Л. 43–44.
Вопрос об умалении царского имени частными лицами в Речи Посполитой, а, следовательно, по мнению отечественной дипломатии, и непризнании территориальной целостности московского государства, поднимался во время посольства 1644 г. боярина князя Львова и думного дворянина Пушкина. В статейном списке (отчете) этого посольства читаем речь посла князя Львова: «А великого государя нашего его царское величество именование великому государю вашему его королевскому величеству и впредь будущим государям польским и князем литовским и всем панам рады всей Речи Посполитой Коруны и великого княжества литовского описывать и на всяких станах людем именовать по его царскому достоинству великим государем царем и великим князем всеа Русии самодержцем с полным его государским тителы и брата его великого государя вашего его королевское величество именование его описывать столькими ж титлами по посольскому договору» [296] . «Государь наш его царское величество к брату своему к великому государю вашему к его королевскому величеству послов своих и послам <…> к королевскому величеству о том с ними писал чтоб королевское величество тем людем которые такое зло делали великого государя нашего его царское величество именование писали не по пригожему обоих великих государей вечного утвержденья неостерегая его царского величества чести велел за великие вины учинить казнь, а за меньшие вины велел учинить наказание жестокое» [297] . Здесь стоит заметить, что польский король, даже если бы захотел, никого из шляхты казнить не мог. Приговор выносил только сословный суд (см. главу 1 настоящей работы). Здесь мы видим либо злонамеренное выдвижение заведомо невыполнимых требований со стороны российского правительства, либо незнание им законодательства Речи Посполитой, то есть налицо некомпетентность служащих Посольского приказа, готовивших «Наказ» посольству. Наиболее вероятна первая причина. Это, скорее всего, попытка оказать давление на короля с тем, чтобы он «попридержал» магнатов и шляхту вообще. Попытка, надо сказать, не имеющая особых шансов на успех, так как власть короля в середине XVII в. уже была практически номинальной, что мы и показали в первой главе.
296
Там же. – Д. 67. – Л. 554–554 об.
297
Там же. – Л. 555 об.
Но более всего московские власти опасались, что кто-либо из польских магнатов, как это уже бывало в начале XVII в., «запустит» в Россию нового самозванца. Хотя власть новой династии была крепка и легитимна в глазах российского общества и ее элиты, тем не менее пристальнее всего из Москвы следили именно за процессом воспроизводства самозванцев на территории Речи Посполитой. Сбор информации на эту тему, видимо, был поставлен чрезвычайно хорошо. В середине XVII в. «царевичей Дмитриев», разумеется, больше не было, зато появились сын царя Василия Шуйского и сын Марии Мнишек и Лжедмитрия Первого. На территорию России они не переходили, но сам факт их появления крайне раздражал российское правительство. (Вспомним еще раз, что XVII в. зовется «бунташным», а означает это, что из любой «искры» могло разгореться настоящее «пламя»).
В отчете посольства князя Львова 1644 г. по поводу «самозванческого» вопроса читаем: «Ведомо великому государю нашему царю и великому князю всеа Русии самодержцу царскому величеству учинилось подлинно что в прошлом <…> году в генваре пришел и с Черкас в Польшу в Самборщину к попу вор лет в тридцать или мало больше. И учал у того попа жить в наймитах для работы. <…> И тот поп увидел у того вора на спине воровское пясно написано. И отвел его в монастырь к архимариту (Илецу?). И ему и архимарит осмотря у того вора пясно отвел ево х подскарбею коруному х Яну Миколаю Даниловичу. И подскарбей Ян Миколай Данилович того пясна на нем осматривал и ево распрашивал и он назывался князь Семеном Ва сильевичем Шуйским царя Василья Ивановича сыном. А пясно де у него на спине то знак будто от царского сына. А взяли де ево черкасы в те поры как царя Василья Ивановича с Москвы повезли в Литву и с тех мест жил он в черкасех. И подскарбей держал ево у себя и сказывал про него и про его признаки коруны польской шляхте и всяких чинов людем. И шляхта и вся Речи Посполитая приказали подскарбею его беречь и на корм и на платье приказали ему давать из скарбу. И подскарбей того вора отослал опять в тот же монастырь к архимариту (Илецу?) для ученья руской грамоты языку. И на платье и на корм давал ему подскарбей из скарбу. И нынче тот вор в Польше. Да государь же ваш королевское величество держит в… (неразборчиво) литовском в иезувицком монастыре другого вора. А тот вор лет в тридцать ж и больши. А на спине у нево помеж плеч воровское пясно. А сказываетца от вора растриги сын который отступя Бога и предавая Сатане отвергая православную христианский веры и обругав иноческий образ скинув с себя чернеческое платье изъезжав с Москвы в Литву и возгордился. Называетца государевым сыном блаженные памяти великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии царевичем Дмитреем Ивановичем. <…> И ныне того вора которого называетца ростригиным сыном держат в Литве многие лета. А берег ево при себе Лев Сапега. А как Лев Сапега умер и с тех мест живет он при королевском величестве и маетности ему в Литве даны в Бресте Литовском и от государя вашего от его королевского величества идет ему жалованье. А сказывает тот вор про себя будто ево на Москве велено было повесить. Будто повешен иной малой а он збережон и печать будто на нем есть царская. И великому государю нашему его царскому величеству что такое непригожее и злое дело государя вашего его королевского величества стороны вычиняется. И какими мерами такие баламуты у вас в Польше и в Литве мимо их обоих великих государей вечного докончания и крестного целования. А государь ваш королевское величество и вы паны рада того не остерегаете таких баламутов в свое земле не унимаете» [298] . Здесь стоит отметить, что незадолго перед выступлением Б. Хмельницкого один из «баламутов» как раз пришел «от черкас». Что, безусловно, еще раз продемонстрировало российскому правительству, что от запорожских казаков можно ожидать любых неприятностей.
298
Там же. – Л. 564 об. – 567.
Правительство Московского государства опасалось, разумеется, и «тлетворного влияния Запада». Это, вообще, характерно для отечественной политики, имевшей, за исключением небольших отрезков времени, более или менее охранительный характер. От контактов с Западом, а в XVII в. это, в основном, как раз Речь Посполитая (хотя ее, в полном смысле этого слова, западной страной как-то язык не поворачивается назвать; вспомним, хотя бы пресловутый «сарматизм») ожидали ущерб отечественной политической, социальной традиции, а паче всего – православию, древнему благочестию, то есть ущерб самим основам российской жизни. «Запад», как и положено, настаивал на экономической, религиозной и личной свободе (применительно к XVII в., разумеется). «А будет паны рада учнут говорити чтоб обои великие государи один другому людем надобе свое называть и через свою землю без обыску и зацепни вольного проходу не боронить что на обе стороны вельми прибыточно быти может. И послам великим говорити что им великим послам о том от царского величества ненеказано. И на это великого государя его царского величества изволенья не будет. Потому то дело новое преж сего в великом российском государстве
299
Там же. – Д. 69. – Л. 93–96.
Несколько модернизируя ситуацию, скажем, что и в XVII в. шла борьба за сохранение (ликвидацию) «железного занавеса», оберегающего население России от «тлетворного влияния» и конкуренции. Довод о том, что люди в России и в Речи Посполитой разной веры, верен лишь отчасти, так как значительная часть населения Речи Посполитой на той же Украине и в Белой Руси исповедовало как раз православную веру греческого закона.
Интересна в наказе посольству боярина Стрешнева и инструкция по поведению на государственном приеме в присутствии короля. Смысл ее – в том же оберегании чести московского государя и его государства. «А дворяном и посольским людем приказать накрепко чтоб они сидели за столом чинно ж и остерегательно и не и слов дурных меж собой не говорили. А серед них и мелких людей в палату с собой неимати для того чтоб от их чтоб от пьянства и безчинства не было. А велети им сидети в другой палате потому ж строго. А бражников и пьяниц и на королевский двор с собою не имати» [300] . Так что инструкции парткома советской эпохи для граждан выезжающих за рубеж имеют под собой давнюю традицию. «Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”; но это было уже в веках, бывших прежде нас». (Книга Екклесиаста или Проповедника 1.10).
300
Там же. – Л. 73 об.-74.
Но вернемся к истории собственно российско-польско-украинских отношений.
§ 2. Реакция московского правительства на начало выступления под руководством Б. Хмельницкого
Выступление Богдана Хмельницкого в 1648 г. явилось неожиданностью не только для польских центральных властей, но и для властей московских. «Первоначально поступавшие в Москву от пограничных воевод сведения о событиях на Украине были неясными и противоречивыми. О восстании под руководством Б. Хмельницкого на Запорожье в январе 1648-го года и об изгнании оттуда польского гарнизона русское правительство долгое время вообще ничего не знало. Только 13 апреля 1648-го года севский воевода З. Леонтьев, со слов украинца Гришки Иванова, приехавшего 26-го марта из Новгород-Северска, сообщил, что еще в прошлом году “отьехал де от короля” какой-то пан Лащ, который “бывал стражник королевской” и “сложился с белгороцкими и с очаковскими татары”. У этого Лаща “запорозких казаков и всяких литовских людей воров восемь тысечь”, с которым и “стоял де он за Днепром меж Белагорода и Очакова на реке Тилеголе и сошлися с ним, Лащем, запороских казаков тысеч с пятнадцать и с теми де черкасы он, Лащ, на Днепре королевский город Кадак взял и немец высек и город выжег, а в том городе сидел полковником Желтовский с немцы”. В заключении говорилось, что “сам, он, Лащ, стал на Запорогах, а хочет де он, Лащ с теми своими ратными людими итти на Вешневецкого за то, что у него, у Лаща, Вишневецкий маетности поотнимал, а поляки де збираютца на черкас и чает де у поляков с Лащем и з запороскими черкасы болшие розни”. Русское правительство, надо полагать, довольно безучастно восприняло это сообщение, усмотрев в нем одно из обычных для Речи Посполитой актов панского своеволия», [301] – пишет В. А. Голобуцкий.
301
Голобуцкий В. А. Дипломатическая история Освободительной войны украинского народа 1648–1654 гг. – Киев, 1962. – С. 148–149.
«26-го апреля было получено донесение хотмыжского воеводы С. Волховского <…>. Воевода со слов сына боярского Федора Осетрова, вернувшегося из Миргорода, давал знать, что польские власти на Запорожье “людей без листов не пускают же для <…> тово, что пан Хмельницкий королевские листы и булаву королевскую и знамена и пушки <…> из городов побрал и стоит на Днепре на Плавле, а они де, паны, собрали войско на нево <…> а гулящие <…> литовские люди к тому пану Хмельницкому из городов бегают многие”. В заключение воевода сообщал, что по мнению “знающих” литовских людей, “быти у них, панства, с королем за казачество большого рокошу”» [302] . Здесь наше внимание привлекает последняя часть сообщения, где говорится о конфликте между королем и шляхетством, и казачество считается прокоролевской силой, а король, в свою очередь, защитником казачества перед всесильными шляхетством и магнатерией.
302
Там же. – С. 149.
На первоначальную реакцию российского правительства по поводу известия о казачьем выступлении на Украине повлияло и то, что, как отмечалось в начале главы, у российского правительства были достаточно хорошо отлаженные связи с правительственными структурами Речи Посполитой как с центральными властями, так даже и с некоторыми местными. О степени взаимодействия между правительствами двух стран свидетельствует огромный массив документов Посольского приказа, хранящийся в РГАДА. Неудивительно поэтому, что самые первые известия о выступлении Б. Хмельницкого поступили от официальных источников Речи Посполитой: «18 марта 1648-го года брацлавский воевода А. Кисель уведомил путивльского воеводу Ю. Долгорукого, «што никакая часть, тисеча или мало що больш своевольников Козаков черкасцов избегли на Запороже; а старшим у них простый хлоп, нарицаеться Хмельницкий». Не сообщая ничего о восстании на Запорожье, А. Кисель вместе с тем просил, что если Хмельницкий с казаками, против которых «промышлять будем», уйдет «з Запорожа на Дон, и там бы его не приймати, не щадити» [303] . Кроме того «1 мая 1648-го года урядник м. Красного К. Мольонинский уведомил путивльского воеводу Н. Плещеева о нападении «людей крымских, с которыми сполившися Хмельницкий своевольными в тысячах казаков четырех с ордою пана комиссара (Шемберга) посадили на вершинах Саксогану в четверг прошлой <…> и под Чигирин обецается подходить» [304] . А. Кисель 11 мая «писал Н. Плещееву, что когда мол Н. Потоцкий “послал полк один войска корунного (под командованием Ст. Потоцкого. – В. Г.) на изменников черкаских, они сабаки татаре крымцы и нагайцы тот полк в полях на урочищу Жолтые Воды осадили. Тридцать тысячей орды на тот полк пришло <…> второго майа, они же (поляки. – В. Г.) во Христа господа храбро и бодро ополчившися бранятся, но по нынешнее время што ся зделало бог весть”. Подчеркивая, что речь идет несомненно о татарском набеге, – “се подлинно пишу и вам то самим явно есть што тие поганцы начали вражду и наступают”, А. Кисель требовал военной помощи со стороны России. При этом он ссылался на <…> соглашение, заключенное в 1646-ом году в Москве, и на обещание “еще подлинно будет ход татарский в землю нашу <…> указу его царского величества быть к Днепру в помочь нам с его царского величества ратными людьми”» [305] .
303
Там же. – С. 149.
304
Там же. – С. 150.
305
Там же. – С. 150.