Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в.
Шрифт:
Возникает вопрос: могли ли иностранные правительства влиять на политику Речи Посполитой? Конечно, в определенных рамках, могли. Учитывая специфику парламентской системы Речи Посполитой с ее «либерум вето», можно предположить, что протащить через Сейм нужное решение иностранные агенты вряд ли могли: тогда нужно было бы подкупать всех участников заседания. Это дорого и гарантий успеха нет никаких. Например, Тьеполо так и не смог «выбить» из своего правительства необходимой суммы для нужд «королевской партии», все уже хорошо знали польские порядки, непредсказуемость решений Сейма и слабость королевской власти. Гораздо проще было, используя право «либерум вето», блокировать принятие Сеймом опасных для данного иностранного государства решений. Для этого нужно было бы подкупить всего одного сеймового посла, ну, для приличия, нескольких. Вероятно, именно этой «политической технологией» и пользовались иностранные державы. Во всяком случае, это обходилось гораздо дешевле, чем содержание большой «партии» своих «агентов влияния». По крайней мере, у королей в XVII в.
В приведенном выше отрывке из сочинения Н. И. Костомарова шляхта и магнаты выступают в роли патриотической силы, препятствующей военным планам короля, инспирированным из-за границы (из Ватикана, Вены и Венеции). При этом каждая сторона имеет в виду совсем другое: король желает при помощи иностранных наемников «укоротить» своеволие магнатов, а шляхта, осознавая это, ликвидирует такую опасность подрыва своего исключительного положения в государстве, «рядясь в тогу патриотов». При этом шляхта обеспечивает себе и далее спокойную мирную жизнь – идеал «земянина».
На протяжении XVII в. Речь Посполитая представляет все меньший интерес для иностранных держав – это слабый и ненадежный союзник, у которого отсутствует постоянная армия, дееспособное правительство, а настроение Сейма является не всегда предсказуемым. Хлеб на внешний рынок эта страна поставляет исправно, а добиваться большего от нее становится все труднее. Влияние же Святого престола на польские дела не стоит преувеличивать. Конечно, польско-литовская, а, частично, и украинская шляхта придерживается католического вероисповедания в римско-католическом или греко-католическом вариантах. Соответственно, осознавая себя католиками, они должны являться борцами за Веру и интересы Святого престола, но, в связи с тем, что доминирующим направлением «сарматской» идеологии в данный период времени становится идеология «земян», рассмотренная нами выше, а образ рыцаря – борца за веру несколько потускнел, то не будет преувеличением сказать, что религия уже не могла подвигнуть подавляющее большинство шляхты на военные подвиги во имя торжества католицизма в Европе.
М. В. Дмитриев в связи с этим пишет: «Когда интересы церкви, интересы Рима и католицизма приходили в противоречие с интересами польско-литовского государства и его господствующего класса, то приоритет всегда отдавался именно государственным, классовым интересам, а не интересам Римского папы и католицизма. Поэтому было бы очень наивно представлять польского короля и его правительство в виде религиозных фанатиков, слепых исполнителей замыслов папской курии, в том числе и в делах веры.
<…> Различия в методах и средствах религиозной политики папства на Востоке объясняются, прежде всего, различием в масштабах религиозной деятельности между королевской властью и папством. Религиозная политика короля ограничивалась пределами Речи Посполитой и территорией нескольких ближайших государств и была подчинена решению чисто политических задач.
Политика Рима охватывала, без преувеличения, весь тогдашний мир. Причем основной политической задачей было всегда достижение чисто религиозной цели – глобального торжества католицизма. Здесь, наоборот – политика выступает как средство, а религия (католицизм) как конечная цель и объясняется ролью папы, как главы исключительно католического мира, вне которого невозможно существование самого папства» [247] .
В подтверждение своего тезиса М. В. Дмитриев приводит следующие примеры.
247
Дмитриев М. В. Брестская уния: предпосылки, обстоятельства, последствия. – Киев, 1990. – С. 26–27.
«В 1632-ом году королем Владиславом Четвертым были утверждены так называемые «Статьи успокоения народа русского». Это было очень сложное время для польско-литовского католического государства. <…> Внутри кризис между православной и католической ее частями достиг, казалось, предела. Необходимо было любыми средствами как-то разрядить внутриполитическую обстановку. Это было тем более необходимо, что при полном безденежье казны и, следовательно, невозможности набрать на Западе наемные войска для предстоящего похода польской армии к Смоленску единственной массовой боеспособной силой (притом дешевой) в составе польской армии оставались украинские казаки. Без их участия в войне с Россией исход похода под Смоленск мог оказаться под вопросом, а с ним и судьба самой войны. <…> Король в этих условиях был вынужден пойти на крайнюю меру: в “Статьях успокоения народа русского” провозглашалось признание православной метрополии с центром в Киеве и передача православным епархий: Луцкой, Перемышльской и вновь созданной Мстиславской (она была выделена из состава Полоцкого униатского архиепископства). Польский сейм должен был создать комиссию для распределения между православными и униатами церковных владений в других епархиях. Это была со стороны короля необходимая мера, получившая поддержку среди польских сенаторов и правительства.
248
Там же. – С. 31–32.
«Единственной силой, выступившей против такой политики, оказался Рим. Через своего нунция а Варшаве Висконти папа решительно протестовал и требовал отмены “Статей…”, указывая на их несовместимость с главной целью – максимальным усилением католицизма. И никакие уговоры, ни посылка в Рим посольства специально по этому вопросу (посольство, кстати, возглавлял влиятельный католический прелат), ни ссылки на жизненные интересы польского католического государства не смогли изменить позиции папской курии. Там, где интересы государства сталкивались с интересами церкви и католической веры – государство, по мнению папы, должно было уступить в пользу веры» [249] .
249
Там же. – С. 33.
Польская католическая церковь была не в восторге от принятия унии в 1596 г. Хотя эту меру поддержал папа. Уния необходима была, прежде всего, государству для большей консолидации общества. «С возникновением на православном Востоке новой церковной организации надежды на быстрое окатоличивание со всеми вытекающими из этого благоприятными для польской католической церкви последствиями, исчезли. Параллельная церковная структура Греко-католическая (униатская) церковь подчинялась непосредственно Риму, а не примасу Польши и заполняла церковные вакансии своими собственными ставленниками, а не католическими епископами. Правда, впоследствии представители польских шляхетских фамилий, привлеченные богатыми “хлебами духовными”, тоже стали переходить в унию, занимая все более высокие посты в униатской церковной иерархии, но ведь польская католическая церковь от этого ничего не выигрывала! А тут еще приходилось бороться за оставшиеся православные души со своими греко-католическими конкурентами!
Поэтому неудивительно, что папе в проведении и поддержке унии приходилось опираться не на могучую церковную организацию Польши, а на сравнительно немногочисленную и слабую структуру польского филиала ордена иезуитов. Только иезуиты поддерживали идею унии искренне и даже со страстью, и действительно очень много сделали для ее реализации. На них фактор польского происхождения влияния не оказывал. Международный орден иезуитов всегда ставил на первое место глобальные интересы католической церкви и национальная принадлежность его членов значения не имела. Главное – конечное торжество католицизма. Именно их усилиями во многом определялся ход подготовки унии» [250] .
250
Там же. – С. 44–45.
«Интересно, что на таком важном соборе (Брестском 1596 г., учредившем унию. – Б. Д.) отсутствовали представители официального главы польской католической церкви – примаса Польши Станислава Карнковского. Этот факт говорит о многом» [251] !
Итак, подведем очередной промежуточный итог. Как мне кажется, можно с определенной долей уверенности сказать, что таких уж четко оформленных партий, действовавших в интересах иностранных держав в Речи Посполитой середины XVII в. не наблюдается. «Королевская партия» с канцлером Оссолинским во главе (князем Священной Римской империи германской нации, между прочим) в 1640 гг. поменяла политическую ориентацию на профранцузскую и даже направила казаков в состав французской армии. Магнаты были сами за себя. «Патриотизм» не мешал им, однако, входить в сношения с иностранными правительствами и вести самостоятельную политику, исходя из своих личных сиюминутных выгод. Шляхетство и магнатерия в целом были одержимы одной страстью – не допустить ущемления их привилегий королевской властью, а также сохранением мирных отношений даже с мусульманской Турцией. Рим не мог сильно повлиять ни на короля, ни на шляхту, представлявшую в указанный период скорее собрание сибаритов, чем воинство Христово. Ватикан, как мы увидели, даже с поместной польской католической церковью имел не совсем гладкие отношения в связи с унией 1596 г. Ценность Речи Посполитой как союзника стремилась к нулю. В экстренных случаях влияние на принятие политических решений Сеймом можно было оказать подкупом сравнительно небольших групп сеймовых послов, так как существовал принцип «либерум вето». Более-менее интерес иностранных держав к польским делам просыпался во время элекционных сеймов. Например, после смерти Владислава Четвертого за кандидатуру его брата Карла боролась Австрия, а за кандидатуру Сигизмунда-Августа – Франция. Но, поскольку выборы происходили в период войны на Украине, решающим в пользу выбора Сигизмунда-Августа оказалось давление Богдана Хмельницкого «со товарищи», то есть сугубо внутренний фактор, а не позиции мировых держав. Так, по крайней мере, считает В. А. Голобуцкий.
251
Там же. – С. 60.