Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Марчуков Андрей Владиславович

Впрочем, было у Киева нечто, что позволяло «прощать» ему многие недостатки: это его природные красоты, зелень и уют, о которых с восторгом отзывались все посещавшие город (и даже, как мы помним, сама царица). Они стали такой же неотъемлемой чертой образа города, что и его святыни или воспоминания о седой древности, придав Киеву эмоциональную теплоту, мягкость и какую-то «нестоличность», определив его развитие ещё и как своеобраз­ного города-курорта. «Природа великолепная; с нагорного берега Днепра на каждом шагу виды изменяются... зелень, тополи и виноградники, чего нет у нас!» — с восторгом от­зывался о городе Александр Грибоедов. При этом, одна­ко, радуясь, что попал туда в лучшую пору, в начале лета, а не зимой, когда Киев, по словам людей знающих, «немно­гим лучше северной России» [82] .

82

Грибоедов А. С.Сочинения. С. 586.

Кстати,

нечто подобное в XIX веке могли испытывать ко­ренные петербуржцы, привыкшие к сухой «столичности» и чёткой линейности «города», при встрече с диковинной для их взора Москвой, где ничего подобного не было. Зато, как писал проницательный современник, связавший свою жизнь именно с северной столицей, «взамен этого есть та­кие живописные ландшафты», зелень и размеренная уют­ная «семейственность» [83] .

Часами мог смотреть с Андреевской горки на днепров­ские луга, на Подол и лежащие левее от него Кожемяцкое удолье и Кудрявец и Николай Гоголь. Вид днепровских круч с золотыми куполами церквей или, наоборот, откры­вающиеся с них бескрайние просторы не могли не про­будить в человеке чувства прекрасного. Друг Гоголя,

83

Белинский В. Г. Полное собрание сочинений в 13 т. Т. 8. М., 1955. С. 391.

М. А. Максимович позднее рассказывал запомнившийся ему эпизод. В июле 1835 года Гоголь, проездом из родной Васильевки в Петербург, заехал к нему в Киев. Гуляя по го­роду и «любуясь ненаглядною красотою киевских видов», Гоголь и Максимович увидели такую картину. «Стояла не­подвижно малороссийская молодица, в белой свите и намитке, опершись на балкон и глазея на Днепр и Заднепро­вье. — “Чего ты глядишь там, голубко?” — мы спросили. “Бо гарно дивиться!” — отвечала она, не переменяя своего положения». И Гоголь, как вспоминал Максимович, «был очень доволен этим выражением эстетического чувства» в своей землячке [84] .

84

Максимович М. А.Письма о Киеве и воспоминание о Тавриде. Спб., 1871. С. 56-57.

Но сколь бы ни была красива киевская природа, она могла служить лишь обрамлением — и к увиденному, и к тому, чего желали видеть в Киеве. И дело было не столь­ко в банальной неустроенности этого, как и ещё целого ряда других древних по возрасту, но не по облику, горо­дов Малороссии, сколько в том, что посещавшие их почти не встречали того самого ожидаемого. Красноречиво пе­редаёт эти чувства в своих изданных в Харькове «Письмах из Малороссии» А. И. Лёвшин, тогда ещё молодой человек, а в будущем видный государственный деятель. Вот перед ним Киев — город «воинственных предков наших, кото­рые на борзых конях, с булатными мечами, в блестящих панцирях и шлемах являлись сюда на защиту отечества» (заметна перекличка с былинными образами и «Словом о полку Игореве», строки из которого Лёвшин приводит далее); город, в котором «предки наши получили первое понятие о всемогущем Творце». Но там, где гарцевали витязи и гремели княжеские пиры, теперь красовалась «кривая, довольно грязная улица, унизанная по обеим сторонам вывесками различных ремесленников», и кри­чали торговцы-евреи [85] .

85

Левшин А.Письма из Малороссии. Харьков, 1816. С. 85, 86-87, 91.

Города перестраивались сообразно новым вкусам и вея­ниям: и в польские времена (в основном в начале XVII в.), и при гетманах, и позже, поэтому мало что сохранили в пер­возданном виде и уже не напоминали древнерусские. Вели­корусские города в большей степени сохранили архитектур­ные черты и дух Руси. И это бросалось в глаза. «Киев стар, но древность его не так видна, не так осязательна, как Новго­родская», — сравнивал между собой два древнейших русских города князь Долгорукий [86] . Или же эти, когда-то сверкавшие золотом и славой княжеские центры превратились в провин­циальные городки, наподобие того, где поссорились гоголев­ские Иван Иванович с Иваном Никифоровичем и где главной достопримечательностью была городская лужа. Отсюда — мотив разочарования от встречи с «исторической Русью», не­редко присутствующий в путевых заметках. И русское обще­ство старалось понять, куда и почему исчезла «Русь».

86

Долгорукий И. М.Славны бубны за горами, или Путешествие моё кое-куда 1810 года. С. 262.

Как всё изменчиво, непрочно! Когда-то роскошью восточной В стране богатой он сиял; Смотрелся в Днепр с брегов высоких, И красотой из стран далёких Пришельцев чуждых привлекал. Народам

диво и краса: Воздвигнуты рукою дерзкой, Легко взносились в небеса Главы обители Печерской, Как души иноков святых В своих молитвах неземных.

Так описывал былое величие Киева в своей неокончен­ной поэме «Наливайко» поэт-декабрист К. Ф. Рылеев. Время, непростая история и иноземные враги сделали своё дело:

Но Киев на степи глухой, Дивить уж боле неспособный, Под властью ляха роковой, Стоит, как памятник надгробный Над угнетённою страной. [87]

И города, и сама эта земля были словно бы воспомина­нием о самих себе.

Впрочем, разница между «сущим» и «должным» — это вообще одна из главных философских и нравственных дилемм. А между ожидаемым и реальным применитель­но к исторической топографии встречается очень часто. Время стирает всё, в том числе память и живость чувств. Показательно то разочарование, которое испытал Пуш­кин, когда только попал в Крым и увидел Керчь (1820 г.). От встречи с живой историей молодой поэт ожидал боль­шего. Как-никак Керчь — греческий Пантикапей — при­надлежала к античной колыбели европейской цивилиза­ции, недаром, переплыв на корабле Керченский пролив, он отмечает: «Из Азии переехали мы в Европу» [88] .

87

Рылеев К. Ф.Собрание сочинений. М., 1906. С. 142.

88

Пушкин А. С.Полное собрание сочинений в 16 т. Т. 13. Переписка. 1815-1827. М., 1937. С. 250, 251.

То, что Пушкин отнёс Тамань к Азии, вполне логично для того времени. Этот край, где ещё вчера кочевали степ­няки и стояли турецкие укрепления, лишь недавно был присоединён к России и только начал заселяться русски­ми. К тому же он оставался опасным пограничьем: на дру­гом берегу Кубани жили «дикие черкесы». Античные следы были пока неизвестны, а древнерусская история — ещё до­вольно смутна. Хотя о том, что именно на Тамани рас­полагалось древнее Тьмутараканское княжество, русская публика уже знала: в 1792 году здесь был найден «тьмутараканский камень» — мраморная плита с русской над­писью середины XI века. О таманском расположении кня­жества писали Н. М. Карамзин и А. Н. Оленин (искатель древностей и президент Академии художеств), об этом же упоминает и сам Пушкин [89] . Однако совсем иное дело — на­следница античности Таврида-Крым.

89

Формозов А. А.Пушкин и древности. Наблюдения археолога. С. 37­38.

«Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я», — писал он брату Льву. Пушкин знал историю, читал греческие трагедии, а также «Митридата» Ж. Расина, в котором как раз и рас­сказывалось о жизни царя Понта Митридата VI Евпатора (132-63 гг. до н. э.), соперничавшего с Римом и погибше­го в этом античном городе. Но разочаровала Александра Сергеевича не только унылая природа восточного Крыма, что уже не вязалось с канонами путешествий в экзотиче­ские страны, но и отсутствие духа старины. Всё, что откры­лось его взору, — это «груда камней» и «несколько ступе­ней». «Развалины Пантикапеи не сильнее подействовали на моё воображение, — признавался он позже А. А. Дельви­гу. — Я видел следы улиц, полузаросший ров, старые кирпи­чи — и только». «Хоть бы одно чувство, нет!» — досадовал и удивлялся поэт, хотя и не сомневался, «что много дра­гоценного скрывается под землёю, насыпанной веками» [90] . Здесь он почти дословно повторял то, что говорили путеше­ственники о древнерусских городах, по их справедливому убеждению, скрывавших под толщей земли свидетельства своего яркого прошлого. Начавшиеся вскоре археологи­ческие раскопки античных и древнерусских памятников подтвердили правоту и этих людей, и Пушкина.

90

Пушкин А. С.ПСС в 16 т. Т. 13. С. 18, 250-251; Барская Т.Очарованье пушкинской Тавриды. Симферополь, 2007. С. 16.

Говоря о восприятии городов Малороссии, нельзя не упомянуть и о том, что эта «неуверенность в историч­ности» относилась не только к ним, но и к великорусским городам, хоть и в меньшей степени. Последние тоже неред­ко разочаровывали наблюдателя отсутствием ожидаемых древностей (или неумением их разглядеть). Здесь точно так же приходилось прикладывать усилия, чтобы пробить­ся к прошлому. И в том, и в другом случае «новое» заслоняло собой «старое». Только тут вместо «казачьей» Малороссии путь к нему закрывала собой «новая» вестернизированная Россия. А то, что было на виду, либо не замечалось, либо не воспринималось как уникальное, достойное просве­щённого взора.