Улей
Шрифт:
— Совет десяти, — пояснил васпа. — Лучшие из лучших. Всегда десять. Ближе них к Королеве никого нет. Тому неофиту повезло, что группа крови совпала. Я бы тоже хотел.
У меня в голове словно тумблер щелкнул. Группа крови! Я мечтал вцепиться в Дина, утащить его в ячейку казармы и не выпускать, пока он все не расскажет. Все дороги к тайнам вели в преторию. Донорство — шикарная зацепка. Прямой доступ к преторианцам. Но мне категорически не нравилось замечание Дина, что из трех неофитов вернулся только один. Слухи или не слухи, а исключать вероятность смерти донора от потери крови нельзя. У васп с их уровнем медицины вообще ни одного худшего варианта исключать
Но не только из-за этого я не спешил уговаривать Тезона записаться в доноры. Проклятые странности в анализах заставляли шарахаться от шприцов с пробирками, как от огня. Каждый лишний анализ перед переливанием — шаг к провалу. Должен быть другой способ попасть к преторианцам. Нутром чую — крайне непростые в Улье офицеры. Я одно перерождение представить не мог, а Дин про второе рассказывал.
Остаток дня я провел в раздумьях, поставив тело в режим автопилота и откликаясь только на прямые команды. Выглядывал в толпе Тезона, пока не стало когда казалось, что каждый светлый и худой неофит вот-вот обернется и позовет по имени. Но лейтенант-разведчик сгинул в допросной у сержанта, как в цзы’дарийской бездне. И я не знал, как его оттуда спасти.
Тишина и неизвестность пытали жестче, чем сержанты Улья. Пустое, холодное ничто издевалось надо мной. Я пересчитал все лампочки дежурного освещения по часовой стрелке, потом против часовой, по диагонали, по вертикали и спиральной разверткой. Я узнавал в скоплениях огоньков на темном потолке любимые созвездия, я мысленно бороздил просторы маленькой галактики. Мне казалось, я сошел с ума, но все-таки услышал тяжелую поступь шагов по коридору и еще один звук. Тихий, шаркающий. Вообразить можно было, что угодно, но в Улье, в казарме неофитов по полу могли волочить только чье-то бездыханное тело. Я подскочил, но снова рухнул на лежанку. Нужно дождаться, пока сержант уйдет. Куда он бросил Тезона? Там вообще разведчик или другой неофит? Так, спокойно, сейчас должен появиться дежурный. Прошел. Вперед!
Лейтенант Тур лежал ничком, а его голое, разрисованное синяками, ранами и ожогами тело, будто специально выставили на всеобщее обозрение. Смертельно бледный, неподвижный цзы’дариец. Разбитая фарфоровая кукла.
— Тур, — позвал я и не узнал собственный голос. — Тур?
Разведчик не услышал, не вздохнул, не пошевелился. Я встал рядом с ним на колени, не в силах протянуть руку к шее, чтобы прощупать пульс. Проснись, Тезон! Я не уйду без тебя в лагерь. Мы еще Королеву не видели! Проснись. Пожалуйста.
Был один способ. Старый, как все цзы’дарийские училища. Я наклонился к уху Тезона и четко сказал:
— Встать, кадет!
Его тело скрутило судорогой на вдохе, а на выдохе я услышал короткое «Тьер». Жив, проклятый! Жив! Что ж ты матом меня цзы’дарийским кроешь, разведка? Я же к тебе со всей душой.
Тезон открыл глаза и еще раз выругался. Длинно, смачно, витиевато. Я уселся рядом и обнял руками колени. Я должен сказать эту фразу. Причем тем же тоном. Иначе прямо сейчас от избытка чувств обниматься полезу.
— Ну и где ты был все это время?
— В допросной, — хрипло ответил Тезон и закашлялся. Что ж я, дурак, не догадался воды ему принести? Хотя один глоток в углублении барельефа на пряжке ремня.
— Наш садист совсем разум потерял? Что он от тебя хотел? — спросил я, имея в виду сержанта Грута.
— Погоди, — Тезон застонал, приподнимаясь на локтях.
— Лежи!
— Нормально
На искусанных губах разведчика коркой запеклась кровь. Выглядел он гораздо хуже, чем после допроса. Я никак не мог понять, зачем сейчас понадобились такие зверства? Нас приняли в Улье, поставили на довольствие, готовили к экзамену. Зачем?
— Грут тебя физподготовкой мучил?
— Нет. Пытал. Натурально пытал. Только это такое занятие. Что-то вроде духовной практики. Но вместо изучения внутреннего я, познаешь физические пределы организма. — Я ничего не понял, а разведчик скривился от боли и все-таки сел на лежанке. — Ему было интересно, насколько гибкие у меня кости, пластичны ли мышцы, до какой степени выворачиваются суставы. Грут измерял порог ощущений, болевой порог и так далее. Затем потащил в тренировочный зал и требовал показать приемы боя. Потом снова вернул в допросную. Дарион, это не просто часть курса подготовки васпов, это самая его суть. Их пытают ежедневно без жалости и сострадания. Мы ненавидели своих инструкторов в Училище? Да инструкторы ласковые и заботливые родители по сравнению с сержантами Улья. Я видел в другой допросной ребенка с колото-резаными ранами. Ребенка. Это не исключительное событие. Здесь так каждый день.
— Не может быть, — выдохнул я.
— Может, — тихо ответил он.
Я замолчал, откинувшись спиной на перегородку. Измученный и бледный Тезон выглядел не просто подавленным, а уничтоженным. Разведчиков специально отбирали по физическим данным. Болевому порогу, в частности. Учили терпеть пытки, не терять голову, никогда не сдаваться. Что такого сделал Грут, чтобы сломать Тезона?
Лейтенант смотрел в стену, ероша волосы рукой. Впервые я увидел в его взгляде пустоту. Черную беспросветную бездну. Он так и сидел голый, не спешил одеваться. А я некстати вспомнил, что в допросной они с сержантом все время были вдвоем. Потом намек Дина про любовь и взгляд на штаны. Завертелись в голове кусочки мозаики, складываясь в пугающую картину.
Я слышал о таком в Училище. Все наши поговорки о гнарошах так или иначе касались щекотливой темы. Синекожие и четырехрукие наемники поклонялись богу войны Драму, обожали пытки и считали, что истинный воин может любить только другого воина. Женщины — тупые самки с совершенно чуждыми и нелепыми проблемами. Боги их создали, чтобы воины могли продолжаться в своем потомстве. И больше ни для чего. Гнароши держали своих женщин отдельно от мужчин. В загонах, как племенное стадо. И относились так же. А весь жар нерастраченной любви дарили друг другу.
Мне в принципе было все равно, чем они занимались по ночам в закрытых шатрах, но гнароши имели дурную привычку насиловать военнопленных. Они верили, что так забирают силу поверженного врага и уничтожают его окончательно.
Я смотрел на Тезона и представлял, как Грут часами разглядывал его обнаженное тело, прикасался к мышцам, гладил белесые рубцы. Восхищался, какой сильный боец ему достался. Совсем, как гнарош. Вот только цзы’дарийцы не разделяли убеждений синекожих. Попасть в плен — позор. Быть изнасилованным в плену толпой гнарошей на жертвенном алтаре бога Драма — еще больший позор. Лучше смерть. Не доживали цзы’дарийские пленники до жертвоприношения. Вешались, прокусывали себе языки, чтобы захлебнуться кровью, вены перегрызали. Тезон был связан в допросной у Грута. Что если не смог или просто не успел? А сейчас думал об этом.