Улица 17

Сесиль Монблазе

– Эй, а правда, что потом будет Паблито?

– Конечно, надо слышать, что скажет мужской монастырь, уж он-то не растеряется.

Мелькнула рыжая, чищенной меди цвета голова какого-то гринго, шагавшего в нелепом худи на этот праздник чести и веры. Родриго оглянулся – невдалеке в компании уныло выглядящего юноши и оживленной мулатки с какой-то случайно залетевшей сюда ботоксной дурой была знакомая девушка. Господи, да она откуда и почему он ее знает? Кажется, он где-то видел эти странные, как бы вывернутые наружу упрямые губы.

– Эй, посторонись! – крикнула огромная толстуха в цветастом платье, напоминавшем по рисунку какую-то зебру в тропических зарослях.

–

Да, конечно, – сказал он, но объемистая баба уже двинула его своим телом по направлению к странной, постоянно озирающейся, девушки.

Он налетел на нее, высокий, нескладный, чуть не примяв своим худым бледным телом, но она даже не взвизгнула, а лишь как-то печально посмотрела вверх. Тут только он заметил, какого маленького роста она была.

– Черт, извиняйся давай, – потребовала мулатка, встав перед его лицом. Ее широкие ноздри прямо-таки раздулись от гнева.

– Не надо, Мануэла, – сказала незнакомка и взяла ее за руку успокаивающим жестом.

Парень с неприятным лицом уставился себе на ботинки, поднял голову и постарался улыбнуться, но без особого успеха. Модель, а судя по всему, это была она, как норовистая лошадь, фыркала и перебирала ногами.

– Я глубоко встревожен тем, что меня нечаянно толкнули прямо на вас, а я не рассчитал силы удара, – поклонившись, сказал Родриго и выпрямился, поймав изумленный взгляд присутствовавших.

– Ого, да ты, кажется, кабальеро, – захохотала Мануэла, а незнакомка-губошлепка просто непонятливо и довольно глупо посмотрела ему в глаза, светло-карие, европейские.

– Я вас видела, не правда ли?

– Да, возможно.

Она старательно говорила как можно выше, но ее металлический голос имел ярко выраженный носовой оттенок. Родриго подумал, что голос старше его носительницы, такой официозный и сухой. Она смотрела на него с непониманием и узнаванием одновременно.

– Черт, ты его знаешь? – проговорила мулатка и старательно, с головы до ног, оглядела старую поношенную одежду юноши. – Ну пойдем отсюда, хватит.

И она дернула девушку за рукав блузки, из-за чего та понуро опустила голову, но пошла со своей компанией. Родриго как можно быстрее протиснулся в церковь, наступая на ноги, отдавливая подолы, слыша за собой ругань. Он не жалел стариков с клюшками, мелких детей, путающихся под ногами, ему надо было только успеть на сидение позади вырвавшейся вперед небольшой компании.

Нет, я не могу опоздать, думал он, а к ним тем временем подошли монахини, все в черном, и впереди них одна величественная седовласая госпожа с умным и оживленным лицом, которое украшали позолоченные очки. Мануэла что-то сказала ей, явно красуясь, модель постаралась приложиться к ее руке, сохраняя равнодушное лицо, а юноша прямо полез к настоятельнице, обняв ее, да так, что та задорно хихикнула. Наконец они уселись, и Родриго вслед за ними, прямо за той девушкой, которую случайно встретил на занятиях по гитаре. Он ощущал ее присутствие рядом как дуновение ветра, неожиданно прохладно дующего во влажной, исполненной миазами тропической ночи. Нет, пустяки это все, просто я давно не видел другого человека, кроме преподавателей и Ивана, подумал он, но его тут же затрясло. Ему представилось, что Иван в этот час может быть где-то рядом, как и то, что когда-то было человеком, и от чего он с отвращением отвернулся, когда из него перестала хлестать кровь.

Все это мясо, и вот эта девушка оживленное желтовато-восковое мясо, ее губы бренная плоть, а вот она, та, серая, блестящая, отполированная руками и взглядами, в огромной лучистой короне, с пустыми глазницами,

в черном развевающемся одеянии, стоящая на престоле – вот что реально. Кто-то что-то говорит, но он не слышит этого, как будто кровь заливает ему в уши, а перед глазами плывет шея девушки с завитками темноватых волос, почему-то слишком светлых для Мексики, и убитый, измазанный кровью, похожей на сладкий кленовый сироп, пахнущий бойней и едой.

Какая-то монахиня, молодая, затравленно озирающаяся, притащила зачем-то большой планшет и включила его.

– Дамы и господа, братья и сестры! – торжественно выйдя в середину, под огромные своды, готическими брызгами уходящими в даль, под купол с изображением схематично нарисованного, подобно равеннской мозаике, голубя, провозгласила красивая пожилая настоятельница с тяжелым золотым крестом на шее. – Сегодня мы услышим приветствие Его Святейшества Папы Петра Второго по поводу первого в мире праздника Санта-Муэрте. Он сейчас в Ватикане и молится за нашу страну, как и за весь остальной мир.

Она поклонилась размашисто, по-актерски, удержав апостольник маленькими руками, и пошла в глубь церкви, усевшись около алтаря. Начиналась трансляция из Ватикана, прерываемая шепотами, покашливанием и пока еще неуверенным ором младенцев, которых есть Царствие Божие.

Он сидел в глубине кабинета, украшенного красивым белым столом, простым и незатейливым, но напоминавшим своими очертаниями мебель XIX века. Родриго видел все это на бликующем экране большого ноутбука, как и все остальные – обычная позолоченная комната в Ватикане с широким окном справа, выходящем на площадь того человека, чье имя носил выступающий перед ним светловолосый американец с непревзойденной улыбкой, как гласили мусульманские фанатики из Парижа, насквозь искусственной – имелась в виду и искренность, и сама челюсть. Он внимательно наклонился вперед в белом папском одеянии и большой тиаре, что было несколько странно для, казалось бы, неформального разговора предстоятеля с прихожанами. Его холодные голубые глаза с неглубокими морщинками около них смотрели прямо и выказывали некое оживление, а руки были скрещенными – поза, выражающая либо недружелюбие, либо замкнутость, как читал Родриго.

– Почему они не показывают богослужение прямо, как есть, на каком-нибудь проекторе? – возмущалась еще одна толстуха справа, безобразно расплывшаяся, но одетая в приличное темно-фиолетовое платье.

– Не знаю, но ведь это монастырь, там, возможно, денег нет…

– А зачем тогда я каждый день ношу им милостыню?

Неожиданно изображение на ноутбуке застыло, и какая-то молодая монахиня двинулась по проходу, слегка задев Родриго одеянием. Она судорожно вскинула руку, чтобы отбросить прядь волос, и на ней он заметил кое-что необычное: точки, отметины, выделявшиеся на смуглой, типичной для мексиканцев коже, которые были как будто вызваны чем-то вроде горящей папиросы. И рядом еще меньше и неказистей, уже полузаросшие.

Она наркоманка, неожиданно понял он и не удивился своему впечатлению. Мне рассказывали про такую, отец Педро говорил – кстати, он же сейчас будет, что есть такая Инес… Он дернулся и невольно подумал, как же его судьба странным образом переплелась с монастырем. Та Инес, монахиня, о которой говорил Педро, и другая Инес, о которой шептал умирающий гитарист, один и тот же человек! Эта мысль поразила его и заставила присмотреться к девушке и ее неуверенной походке. Она сбоку подошла к экрану, нажала нетерпеливо, и он тотчас заработал. После этого монахиня поспешно отошла к настоятельнице, которая пожала ей руку, благодарно улыбнувшись.