Улица без рассвета
Шрифт:
– Правильно. Военный человек обязательно должен уметь хорошо стрелять… Расскажите…
– Родился я в девятьсот двадцать втором году в селе Борунив, километров восемьдесят отсюда на запад. Отец батрачил, я тоже сначала был батраком у кулаков, затем отправился в город. Работы в городе не нашел, перебивался как мог. Потом, когда Западная Украина стала советской, я поступил на завод. Когда началась война, добровольно пошел в армию. Воевал под Орлом, Сталинградом, освобождал Киев. Раненый во Ровно, был в госпитале, только сегодня вышел.
– Да, - после короткой паузы сказал Грицай. Открыл сейф, достал какую фотографию, положил на стол.
– У вас есть знакомые в городе?
– Нет, товарищ полковник.
–
– Никто. Мать умерла давно, отец - перед войной, родственников у меня нет, в деревню ни к кому не писал.
– В форме выходили за ворота госпиталя?
– Нет. мы в пижамах ходили, а сегодня от вас принесли гражданский костюм и приказали прийти сюда в нем.
Отвечая на вопрос, Данилко удивлялся все больше и больше.
– Какие языки знаете?
– Кроме родного украинского, русский, конечно. Польский знаю, немного немецкий.
– Хорошо… Теперь слушайте внимательно… Вы, наверное, видели здешний костел святой Елижбеты?
Данилко кивнул.
– В подземелье под костелом скрыто важный документ - список униатских священников, которые накануне польско-немецкой войны были завербованы гестапо и верно служили ему до разгрома гитлеризма. Сегодня я побывал под костелом, убедился, что список ищут враги - вполне возможно, для того, чтобы передать шпионов новым хозяевам.
– Дайте взвод солдат, и я по камешку выберу весь костел, а тайник найду, - предложил Данилко.
– И это даст материал для провокационной кампании в буржуазной прессе, - в тон ему ответил Грицай.
– Поднимут шум на весь мир, что советские войска разрушают храмы, издеваются над чувством верующих А попы-шпионы смекнут, в чем дело, и разбегутся кто куда - ищи тогда звали. Убежит и субъект, который ищет документ.
– Ага, понял, наконец! Надо его поймать, а он выдаст др.
– И опять не так, - улыбнулся полковник.
– В нашем деле простейший путь к цели еще далеко не самый верный. Во-первых, совершенно неизвестно, Сын сообщников или нет. А во-вторых, нам нужен прежде список - настоящий, в полном порядке.
– Для чего?
– Удивился лейтенант.
– Вы же родом из этих мест и не вам рассказывать, что униатская церковь всегда была самой верной служанкой реакции. Но среди верующих униатов большинство честных, хороших людей, которых просто обманули. Широко опубликован документ о сотрудничестве церковников с фашистами вызовет отзывы во всем мире - ведь украинский-униаты живут и в Северной Америке, и в Южной. Сейчас униатская церковь пытается надеть на себя тогу борца против фашизма. Список, который мы ищем, откроет глаза честным людям.
Зазвонил телефон.
– Я занят, - сказал Грицай, взяв трубку.
Кто отвечал ему прощающим тоном, но настойчиво.
– Примите его сами, - спокойно ответил полковник.
В трубке снова затрещало - кто оправдывался, уговаривал.
– Хорошо, выпишите пропуск, - наконец согласился Грицай.
– Какой очень настырный посетитель хочет поговорить только со мной, - пояснил он Данилко.
– Придется принять. Выйдите, пожалуйста, в коридор, поверните за угол и побудьте там. Я вас потом позову.
Через минуту-другую новый посетитель постучал в дверь кабинета Грицая.
– Пожалуйста, - пригласил полковник.
Мужчине, который так настойчиво добивался свидания с полковником, было лет шестьдесят.
– Этакого начальника мне и надо, - услышал уже с порога.
– А то сидит молодой, у меня сын старший. Я с таким говорить не могу, мне надо серьезного начальника, который может внимательно выслушать и все основательно объяснить.
– Садитесь, - пригласил Грицай.
Дед сел, положил шляпу на небольшой столик для телефонов, приставленный к письменному, медленно расправил длинные
– Дело у меня, товарищ полковник, такова, что даже я сам в ней разобраться не могу - то ли правда, или нет. Ничего не пойму.
– Может, вместе разберемся, - едва заметно улыбнулся Грицай.
– Может, и разберемся, - охотно согласился старик.
– Говорят, одна голова хорошо, а две - лучше. Только здесь не две, может, целых двадцать нужно, чтобы маху не дать. Хочу сказать вам для начала, попов этих я всю жизнь терпеть не мог. Еще как жениться собирался со старой своей, то так же направления и сказал: "В церковь не пойду, хоть ты что!" И уж как она плакала, и отец мой ругал меня. Что греха таить - пришлось уйти. Что его поделаешь - время такое было, сами знаете. С работы бы выгнали, в полицию упекли. А безработных и без меня хватало. На любое место, только скажи, сразу десять прибежит. Вот и пришлось против своей совести идти. В церковь я таки пошел, а отца Григория - священник был в том селе, где моя старая жила, - ему и говорю: "Неверующий я. Атеист, если по-ученому ". А он и отвечает: "Да обо мне. Деньги плати, а в церкви, что скажу, то и делай ". Правда, под хмельком он тогда был, и все они выпить любят, сколько я их не встречал…
Старый помолчал, вынул из кармана огромный кисет с табаком. Грицай протянул ему коробку "Каз-бека". Тот презрительно сморщился: "Не употребляю", тщательно свернул папиросу и, пуская клубы едкого дыма, продолжал:
– Все они любят выпить, кроме одного - отца Ваня, что рядом со мной живет. Такой тихий поп, просто удивительно. Водки - ни-ни. Отношении женщин - тоже. Все с ребятишками возится, в саду возится, читает. И поговорить с ним приятно: вежливый, яды своей религиозной сеет. Думал: неужели этот поп не такой, как все, неужели польза от него, а вреда нет? Посмотришь, как человек как человек, а домой от него приду, посижу, обдумаю все и не верю. "Ой, говорю себе, Вершили (это меня так зовут - Андрей Вершили), не верь попу, все они одним миром мазаны".
Вершило снова прервал свой рассказ, достал из кармана большую красную платок, вытер вспотевший лоб. Грицай внимательно и добродушно поглядывал на собеседника.
– Так вот, товарищ полковник, вчера я допоздна в своем саду сидел. Повадились мальчишки у меня яблоки воровать. Днем пусть приходят. Я им сам выберу, дам, которое только понравится. Ребенок, она, сами знаете, вкусненькое любит. Когда с разрешения, я не против. А воровать - это не годится, до добра не доведет такое дело, да и дереву вредит. Сижу вот я в садике, в самый темный угол забрался. Сначала дремал, а потом посмотрел вокруг - такая красота. Ночь тиха, звезды ясные-ясные. И вдруг грустно мне стало. Вот, думаю, дед Вершили, жизнь ты прожил, а добра не видел - по чужим людям и по чужим домам шатался. Только теперь счастье наступило, а ты уже старик. Задумался я, вдруг слышу - шум. А надо сказать вам, мой сад и сад Иваньо - рядом. Вдруг, значит, слышу - шум. Что это, думаю, такое? Когда вижу, в доме ксендза открываются задние двери, в садик ведут. Хоть темно, а разобрать можно: вышел из дома человек. "До свидания, - говорит, - Ровно в полночь буду". И крадется через сад, да так тихо, осторожно, видно, чего ему прятаться надо. А батюшка за ним с открытой двери следит. Прошел этот человек совсем близко от меня, дыхание было слышно - трудно так дышит, сопит. Разбирательств я его немного. Ростом невысок, плечи широкие, руки очень длинные. Подкрался к забору, прислушался, затем перепрыгнул через него - только и видели. Утром пошел к соседу своему - Степы. Сверхсрочников он, старшина, десятый год в армии служит. Боевой парень. Я ему все рассказал, а он мне посоветовал, куда пойти. Действительно, думаю, надо пойти. Может, оно вам и без надобности, а все-таки на совести спокойнее. А может, думаю, какой подозрительный.