Улица Марата и окрестности
Шрифт:
Не слишком удачное получилось стихотворение, зато первые буквы строк складываются
Мы уже упоминали на нашем пути Случевского – и обещали немного рассказать об этом поэте. Тут повод очевидный: отчего у Гумилева, Блока и иже с ними такое внимание к поэту, нами давно и прочно забытому?
Дело в том, что маститый и плодовитый Константин Константинович Случевский считался тогда прямым предтечей символистов. Он даже печатался в символистских изданиях, был знаком с Брюсовым и Бальмонтом. Оставить без внимания такого союзника молодые поэты не могли.
К тому же Случевский и вправду был хорошим поэтом, совсем не шаблонным! Среди его стихов немало таких, что достойны включения в самые строгие антологии поэзии. А одно из них было символистам особенно дорого:
«После казни в Женеве»Тяжелый день... Ты уходил так вяло...Я видел казнь: багровый эшафотДавил как будто бы сбежавшийся народ,И солнце ярко на топор сияло.Казнили. Голова отпрянула, как мяч!Стер полотенцем кровь с обеих рук палач,А красный эшафот поспешно разобрали,И увезли, и площадь поливали.Тяжелый день... Ты уходил так вяло...Мне снилось: я лежал на страшном колесе,Меня коробило, меня на части рвало,И мышцы лопались, ломались кости все...И я вытягивался в пытке небывалойИ, став звенящею, чувствительной струной, —К какой-то схимнице, больной и исхудалой,На балалайку вдруг попал едва живой!Старуха страшная меня облюбовалаИ нервным пальцем дергала меня,«Коль славен наш господь» тоскливо напевала,И я вторил ей, жалобно звеня!..Е.П. Иванов
Это стихотворение высоко ценили Осип Мандельштам (назвавший его, впрочем, «дикими стихами Случевского») и Владислав Ходасевич (по словам Нины Берберовой, «он сам вел свою генеалогию от прозаизмов Державина... через "очень страшные" стихи Случевского о старухе и балалайке...»). Наизусть знал его Юрий Тынянов.
Итак, Случевский – предтеча символистов. А в истории дома № 75 нашлось место и самым настоящим символистам.
В этом доме жила семья Ивановых – и в числе их были
Жили Ивановы на первом этаже этого дома. Домашний их быт известен из воспоминаний Евгения Павловича:
«Первое впечатление – душновато, мрачновато и странно тихо.
Громко не говорят. Громоздкая мебель и не мягкая, поглощает звуки в своей молчаливой старинности.
Нет лоска и блеска, всего легко чистящегося и моющегося. Полумрак всюду, кроме столовой и прихожей; полумрак от абажуров голубых и матовых настольных керосиновых ламп. Керосин предпочтен электричеству».
Ивановы не раз принимали Блока у себя. Поэт участвовал в семейных обедах. Евгений Павлович говорил здесь о самом сокровенном, о самом важном – о любви, о жизни, о вере...
СМЕНА КАРАУЛА
Рассказ про дом № 75 завершен? Нет! История его на удивление богата, и в летописях дома нашлось место еще трем примечательным фамилиям, каждая из которых имеет какое-либо отношение к литературе и печати.
Многие годы прожил в этом доме Дмитрий Фомич Кобеко. Выпускник Лицея, он написал множество серьезных исторических трудов – о своей alma mater, об императоре Павле I, о Пушкине, да и много еще о чем. Не случайно Петербургская академия наук избрала его своим членом-корреспондентом.
Интересно, что было бы, окажись столь образованный и одаренный человек на высших постах Российской империи? А ведь такое вполне могло случиться. После окончания Лицея Кобеко стремительно взлетел по служебной лестнице: в 1855-м зачислен в Министерство финансов, десять лет спустя был уже главой канцелярии министра, человеком очень влиятельным. В 1872 году стал тайным советником. Чин необычайно высокий для 35-летнего человека!
А через несколько лет случилось непредвиденное. Сергей Юльевич Витте писал об этом так: «Дмитрий Фомич Кобеко, имея очень некрасивую жену, спутался как-то с одной француженкой, которая имела модный магазин, и вот эта француженка, воспользовавшись доверием Кобеко, впуталась в какое-то финансовое дело, сделала какую-то некорректность, которая и пала на Дмитрия Фомича Кобеко».
«Какое-то», «какую-то» – но последствия для Кобеко были вполне конкретными и серьезными. Он покинул свой видный пост в канцелярии, и хотя в министерстве остался – в качестве члена совета министра и директора одного из департаментов – реальная его карьера остановилась. Он считался человеком с запятнанной репутацией.
Смыть пятно помог Витте; случилось это только в 1901 году (тогда Кобеко уже не первый год обитал на Николаевской). «Я ходатайствовал, чтобы Кобеко был сделан членом Государственного совета. Император Николай выразил сомнение в том смысле, что до него дошли сведения, что Кобеко был замешан в какой-то некрасивой истории с француженкой, – о чем я уже рассказывал. – Я тогда разъяснил Государю, что Кобеко здесь просто попался, что вина его в сущности – очень незначительная – простая неосторожность молодого человека; то же самое подтвердил Государю и бывший в то время министр внутренних дел. В конце концов, Государь Император согласился, и Кобеко был назначен членом Государственного совета».
Это назначение дало карьере Дмитрия Фомича второе дыхание. Уже в 1902-м он стал директором Публичной библиотеки, и в том же году был произведен в действительные тайные советники (этот чин соответствовал званию адмирала или генерала от инфантерии).
Он успел сделать еще многое. В первую русскую революцию разрабатывал новый устав о печати. Писал ученые труды. И повседневно руководил Публичкой.
Этого своего поста Кобеко лишился только в 1918 году, причем причины не имели с политикой ничего общего. Просто Дмитрию Фомичу было уже за восемьдесят, и вскоре после ухода с директорского поста он скончался...