Улица Сапожников
Шрифт:
Он посмотрел, плюнул и дальше пошел. И вдруг остановился, стал. Постоял, подумал и повернул к долгу Рашалла, к воротам.
«Чтоб никто и нюхом», вспомнил он. Обернулся, оглянулся. Будто никого.
Ирмэ сунул руку в карман, достал листовку, расправил ее, разгладил. «Пускай прочитают — невредно будет». Из хлебного мякиша скатал четыре шарика, поплевал на них, чтоб стали клейкими, и прилепил к воротам. Потом приложил листовку и нажал. Листовка пристала крепко, будто
Ирмэ отступил на шаг, полюбовался. Ловко!
Луна освещала огромные темные ворота и на воротах белый квадратный листок, покрытый большими и малыми буквами. «Одна есть! — гордо подумал Ирмэ. — Расклею сегодня штук десять. По всем Рядам расклею».
Вдруг что-то пробежало по земле. Черпая тень будто пробежала и пропала. И опять Ирмэ оглянулся — никого, ни души. Что такое? Он вскинул голову, посмотрел на крыльцо. На крыльце стоял Моня. Моня был без шапки, в ночной рубашке, босой. Он свесился с крыльца и внимательно и молча глядел на листовку. Затем медленно отвел глаза и посмотрел на Ирмэ.
Ирмэ тоже смотрел на Моню, смотрел прямо в глаза и, сам не зная, что делает, пятился к базару, к «яткам». Он молчал. И Моня молчал. Прошла минута. А может быть — час.
Потом Ирмэ повернулся и не спеша, твердо ступая ногами. — хоть левая-то болела, ух ныла! — пошел прочь. Так, твердо и не оглядываясь, он дошел до ближайшего переулка, А уже в переулке, где Моня не мог его видеть, пошел быстро-быстро. Побежал.
Глава шестая
Утро
Ирмэ не сразу вошел в дом. Он еще посидел на крыльце, осмотрел ногу, обмыл ее, — у крыльца стояла кадка с дождевой водой. Да, плохо с ногой. Рана совсем растравилась, вокруг все опухло, посинело. Плохо.
«А кто виноват? — подумал Ирмэ. — Сам виноват». Однако бог с ней, с ногой. До свадьбы заживет. А вот что листовка осталась на воротах — это хуже, это просто — никуда.
«Вернуться разве? — подумал Ирмэ. — Да нет, не годится. Не годится, рыжий. Совсем затонешь. Эх, ты! Сказано же было — «гляди!» Так нет — «по всем Рядам расклею!»
Ирмэ ворчал, ругался. Молодец рыжий, молодчина. Герой, чтоб те пусто было!
«Сверток дома теперь не оставишь. Чорта! — думал он. — В кузню снести надо. Или к Алтеру. К Алтеру-то оно верней. Про него не подумают, он — тихий. Хоть бы Лейбе скоро вернулся. А то пропадет на месяц, а ты сиди-жди. Эх-ма!»
Ирмэ открыл окно — окна у них не запирались — и влез в комнату. Он старался ступать тихо, на цыпочках, чтоб не будить стариков. Пусть снят. Однако Меер проснулся. Он проснулся с криком:
— А? Кто?
—
Меер, вытянув руки, сидел на диване и тяжело дышал.
— Я думал — воры.
— Воры к нам не полезут, — сказал Ирмэ. — Не дураки.
— Да, да, — пробормотал слепой, — не полезут. Который час? — спросил он погодя.
— Рано еще, — сказал Ирмэ. — Спи.
— Ирмэ, ты? — спросила из соседней комнаты Зелде.
— Я.
— И куда ты все ходишь? — захныкала Зелес. — Вставать надо, а он только в дом.
— Ну-ну! — проворчал Ирмэ. — Закудахтала.
Он разделся и лег. Сверток он сунул под подушку.
— Закуришь, Меер? — сказал он.
— Давай. — Слепой долго щупал воздух, пока не нащупал папиросу. — Не спится чего-то.
— Ты днем много спишь, — сказал Ирмэ, — оттого и не спится.
— А что делать? — сказал слепой. — Сидишь-сидишь — и уснешь. Дрянь дело, Ирмэ. Лучше бы убили.
— Ничего, — сказал Ирмэ, — скоро станет полегче.
— Это когда же? — сказал слепой. — В могиле, что ли?
— Да нет, тут, на земле.
— Для меня, брат, все одно — что тут, что там, — сказал слепой, — конченый я человек, Ирмэ. Обо мне что готовить? Мне вас жалко — тебя, Эле.
— Пришел он?
— Пришел, — сказал слепой. — Из носу — кровь, рубаха — в клочья. Подрался с кем-то. Плачет. Зелде не хотела в дом пускать! Уж я вступился. Малое же дитя. Что он понимает?
— Неладно с ним, — сказал Ирмэ, — оставить его так — пропадет.
— А что делать? — сказал слепой. — Все, брат, идет прахом, к черту, в тарары. А с Зелде, думаешь, ладно? — Он заговорил почти шопотом. — Ты, Ирмэ, не замечаешь. А я слышу. Уже у нее в груди и сип и хрип. Знакомая шарманка, И у Нохема так было вначале. Ей бы лечиться. А она надрывается, из кожи лезет. Есть же надо. А тут еще я у вас на шее.
— Брось дурить-то, — сказал Ирмэ. — Покуда я на ногах — голодать не будешь! Понял?
— Нет, Ирмэ, не дурость, — сказал слепой. — Я, знаешь ли, часто думаю, что хорошо бы мне это поскорей. — Он махнул рукой. — И сам отдохну. И вам развяжу руки.
Ирмэ вскочил.
— Будешь дурить — уйду! — сказал он. — Ей-богу, уйду.
Слепой вдруг заплакал.
— Не правда разве? Не правда, сын?
— Да ну тебя. — Ирмэ, хлопнув дверью, вышел на улицу. Светло. Луна померкла, сделалась плоская, как лепешка. С поля дул ветер. По пустынной улице, от подворотни к подворотне, бегал бездомный пес и все чего-то нюхал, принюхивал. Ему вслед ветер гнал бумажку.
«Жисть», думал Ирмэ, сидя на ступеньке крыльца.