Улица Светлячков
Шрифт:
— Ты выглядишь чудовищно, — заявила Талли, садясь рядом.
— Она просыпалась прошлой ночью каждый час. Я спал лучше даже в Эль-Сальвадоре. — Он сделал большой глоток пива. — Но она красавица, правда?
— Она чудесная.
— Кейти хочет, чтобы мы переехали в пригород. Она вдруг поняла, что этот дом окружен водой, и теперь хочет, чтобы мы жили в какой-нибудь дыре, где устраивают распродажи и водят детей по часам играть в песочницу. — Джонни скорчил гримасу. — Ты можешь представить меня в Бельвью или Киркланде со всеми этими яппи?
Как
— Что насчет работы?
— Собираюсь вернуться на прежнее место. Продюсером политической и международной сеток.
— Не похоже на тебя.
Джонни удивился. Он смотрел на Талли, но она поняла, что невольно напомнила ему об их прошлой близости.
— Мне тридцать пять лет, Тал, у меня жена и ребенок. И теперь меня делают счастливым совсем другие вещи.
От Талли не укрылось, что он сказал «собираюсь вернуться».
— Но ведь ты любишь экстремальную журналистику, Джонни. Поля сражений, взрывы, пальба. И мы оба знаем, что ты не сможешь оставить все это навсегда.
— Тебе только кажется, что ты знаешь меня, Талли. Мы вроде никогда не поверяли друг другу свои секреты.
Талли неожиданно припомнила со странной силой и остротой то, что давно должна была забыть.
— Ты пытался, — сказала она.
— Я пытался, — подтвердил Джонни.
— Кейти хочет, чтобы ты был счастлив. Ты мог бы показать, на что способен, в Си-эн-эн.
— В Атланте? — Джонни рассмеялся. — Когда-нибудь ты поймешь.
— Когда-нибудь — это когда я выйду замуж и рожу детей?
— Когда ты полюбишь кого-нибудь. Это изменит всю твою жизнь.
— Как изменило твою? Когда-нибудь я рожу ребенка и захочу снова писать в женские журналы — ты это имеешь в виду?
— Сначала ты должна полюбить. Не так ли?
Взгляд Джонни, как показалось Талли, пронзил ее насквозь. Да, она была не единственной, кто помнил об их прошлом.
Талли встала.
— Мне пора возвращаться на Манхэттен. Ты ведь знаешь: мир новостей никогда не спит.
Джонни поставил бутылку с пивом на стол, тоже поднялся и сделал шаг в ее сторону.
— Сделай это и за меня, Талли, — попросил он. — Расскажи людям новости про этот мир.
В голосе его звучало столько грусти! Но Талли не могла понять, что именно она слышит — сожаления Джонни о собственной неудавшейся карьере или о неудавшихся отношениях с Талли.
Она улыбнулась и сказала:
— Я так и сделаю.
Недели через две после возвращения Талли из Сиэтла на Нью-Йорк обрушилась снежная буря, парализовавшая бурную жизнь города по крайней мере на несколько часов. Движение транспорта было остановлено, девственно-белый снег лежал на мостовых и тротуарах, а Центральный парк напоминал сказочную страну.
Талли все равно надо было явиться на работу к четырем утра. В своей холодной квартирке в доме без лифта с гремящим радиатором и окнами со стеклами, на которых образовывалась наледь, она надела колготки, черные плотные
В вестибюле Талли отряхнула снег с ботинок, перевела дыхание и стала подниматься наверх. Она сразу поняла, что многих сотрудников не было на месте, собралась только основная команда.
Усевшись за стол, Талли принялась работать над репортажем по полученному накануне заданию. Надо было осветить проблему вымирания сов на Северо-Западе. Желая придать истории местный колорит, она решила прочитать все, что сможет найти по теме, — отчеты подкомитета сената, данные экологов, экономическую статистику по вырубке лесов, данные о сроках воспроизводства леса.
— А ты усердно работаешь.
Талли вздрогнула. Чтение так захватило ее, что она не услышала, как в комнату кто-то вошел.
И не просто кто-то.
Эдна Губер, одетая в свой знаменитый брючный костюм из черного габардина, стояла перед столом Талли, чуть выставив вперед одну ногу, и курила сигарету. Внимательные серые глаза пытливо смотрели из-под иссиня-черной косой челки. Эдна была знаменитостью в мире теленовостей, одной из тех, кто зубами прогрыз себе дорогу на самый верх в те времена, когда женщин вообще не пускали на телестудии через парадную дверь, если они не были квалифицированными секретаршами. По слухам, в картотеке нужных людей Эдны — все называли ее просто по имени — были домашние телефоны всех важных и знаменитых личностей — от Фиделя Кастро до Клинта Иствуда. Не существовало такого интервью, которое Эдна не могла бы взять, и такого кабинета, куда она не могла бы зайти, чтоб получить то, что ей нужно.
— Тебе кошка откусила язык? — поинтересовалась она у онемевшей от смущения Талли, выпуская изо рта струйку дыма.
Девушка тут же вскочила на ноги.
— Простите, Эдна. Миз Губер. Мэм.
— Ненавижу, когда меня называют «мэм». Я сразу чувствую себя такой старой. Я кажусь тебе старой?
— Нет, м…
— Хорошо. А как ты сюда попала? Сегодня ведь не ходят автобусы и такси не поймать.
— Я пришла пешком.
— Имя?
— Талли Харт. Таллула.
Глаза Эдны сузились. Она внимательно оглядела Талли с ног до головы.
— Иди за мной.
Развернувшись в сапогах на высоких каблуках на сто восемьдесят градусов, она направилась по коридору к своему кабинету.
Сердце Талли учащенно забилось. Ее никогда не приглашали в этот кабинет, и она ни разу даже не видела сидевшего за столом человека — Маури Штейна, «великого шамана» утренних программ.
Кабинет был огромен, угловые окна от пола до потолка составляли две его стены. Падающий снег делал бело-серые очертания города за окном почти нереальными. Талли на секунду показалось, что она стоит внутри этой снежной сказки.