Улица Темных Лавок
Шрифт:
А что знал он?
Он жил на улице Габриэль, в доме поблизости от садов Сакре-Кер. Мы поднялись к нему с черного хода. Он долго открывал дверь, медленно и старательно поворачивая ключи в трех замочных скважинах, словно набирал очень сложный шифр в сейфе.
Крошечная квартирка. Только гостиная и спальня. Когда-то это, наверное, была одна комната. Розовые атласные занавеси, схваченные серебряными шнурками, отделяли спальню от гостиной, которая была затянута голубым шелком, и занавески в тон скрывали единственное окно. Черные лакированные столики с безделушками
— Садитесь, — сказал он.
Я сел на диван в разводах. Он — рядом.
— Ну… покажите…
Я вынул из кармана пиджака журнал мод и показал ему обложку, где была изображена Дениз. Он взял у меня журнал и надел очки в массивной черепаховой оправе.
— Да… да… Фото Жан-Мишеля Мансура… Это я, конечно я… Тут не может быть сомнений…
— Вы помните эту девушку?
— Нет, совсем не помню. Я редко работал для этого журнала… Скромное издание… Я работал больше для «Вог», понимаете…
Он хотел подчеркнуть свое положение.
— И вы больше ничего не можете мне сказать об этой фотографии?
Он посмотрел на меня с усмешкой. При свете бра я заметил, что кожа на его лице была испещрена мелкими морщинками и веснушками.
— Да что вы, дорогой мой, сейчас я вам все скажу…
Он встал и, не выпуская из рук журнала, открыл ключом дверь, о существовании которой я и не подозревал, потому что она была затянута тем же голубым шелком, что и стены. Эта дверь вела в чулан. Я слышал, как он орудует там множеством металлических ящиков. Через несколько минут он вышел оттуда и тщательно запер за собой дверь.
— Вот, — сказал он. — У меня целая картотека негативов. Я храню все, с самого начала… Они расставлены по годам и по алфавиту…
Он снова сел рядом со мной и заглянул в карточку.
— Дениз… Кудрез… Так?
— Да.
— Я больше никогда ее не снимал… Теперь я вспомнил эту девушку… Ее много фотографировал Хойнинген-Хунне…
— Кто?
— Хойнинген-Хунне, немецкий фотограф… Ну да… Конечно… Она много работала с Хойнинген-Хунне…
Всякий раз, когда Мансур произносил это имя, звучавшее так округло и жалобно, я чувствовал на себе взгляд светлых глаз Дениз, как в тот первый вечер.
— У меня есть ее адрес того времени, если это вас интересует…
— Конечно интересует, — ответил я дрогнувшим голосом.
— Римская улица, 97, Париж, XVII округ. Римская улица, 97…
Он внезапно вскинул голову и посмотрел на меня. Он смертельно побледнел, глаза его расширились…
— Римская улица, 97…
— Да что это с вами? — спросил я.
— Я теперь действительно вспомнил эту девушку… В ее доме жил один мой друг…
Он подозрительно посмотрел на меня и, казалось, был так же взбудоражен, как на улице Кусту и у поворота на Жермен-Пилон.
— Странное совпадение… Я прекрасно помню… Я зашел за ней на Римскую улицу, чтобы сделать фотографии, и воспользовался случаем забежать
— Вы были у нее?
— Да, но снимки мы делали в квартире моего друга… Он тоже был с нами, за компанию…
— Кто он, этот ваш друг?
Он побледнел еще больше. Ему, казалось, было страшно.
— Я… я объясню вам… но сначала я должен что-нибудь выпить… для поднятия духа…
Он поднялся и, подойдя к сервировочному столику на колесах, подкатил его к дивану. На верхнем подносе стояли графины с хрустальными пробками и висящими на цепочках серебряными пластинками с выгравированным названием ликера — похожие пластинки носили на шее музыканты вермахта.
— У меня только ликеры… Вы не возражаете?
— Нисколько.
— Я выпью «Мари Бризар»… а вы?
— Я тоже.
Он налил «Мари Бризар» в узкие рюмки, я попробовал, и приторность сладкого ликера слилась у меня с розовым атласом, слоновой костью и всей этой тошнотворной позолотой вокруг. Ликер воплощал в себе самый дух этой комнаты.
— Моего друга… с Римской улицы… убили…
Он произнес последнее слово с видимым усилием, да и решился на него, несомненно, ради меня, иначе никогда бы не рискнул выразиться так определенно.
— Он был греком… из Египта… Написал две книги… и стихи…
— Вы думаете, Дениз Кудрез его знала?
— Ну… она, наверное, встречала его на лестнице, — сказал он раздраженно, ибо для него это не имело никакого значения.
— И… это случилось в доме?
— Да.
— Дениз Кудрез еще жила там?
Он даже не услышал моего вопроса.
— Это произошло ночью… Он впустил кого-то к себе… Он впускал к себе невесть кого…
— Убийцу нашли?
Он пожал плечами.
— Такого рода убийц никогда не находят… Я был уверен, что рано или поздно это с ним случится… Видели бы вы, каких типов он приводил по вечерам… Даже днем мне было бы страшно.
Он улыбнулся странной улыбкой, растроганной и испуганной одновременно.
— Как звали вашего друга?
— Алек Скуффи. Александрийский грек.
Он резко встал и отдернул небесно-голубые шелковые занавеси на окне. Потом снова сел на диван возле меня.
— Простите… Иногда мне кажется, что за занавесками кто-то прячется… Еще «Мари Бризар»? Да, глоточек «Мари Бризар»…
Он старался говорить бодро, но при этом сжал мне руку, словно желая убедиться, что я был действительно здесь, рядом с ним.
— Скуффи переехал во Францию… Я познакомился с ним на Монмартре… Он написал прекрасную книгу — «Корабль на якоре»…
— Но, месье, — сказал я твердо, тщательно выговаривая слова, чтобы на этот раз он соблаговолил услышать мой вопрос, — вы говорите, что Дениз Кудрез жила этажом ниже, значит, она не могла не слышать какие-нибудь странные звуки той ночью… Ее наверняка вызывали как свидетельницу…
— Может быть.
Он пожал плечами. Нет, что и говорить, эта Дениз, значившая для меня так много, Дениз Кудрез, о которой я хотел бы узнать все, вплоть до самых незначительных ее поступков, решительно его не интересовала.