Улыбка фортуны
Шрифт:
Как я уже говорил, в младенческом возрасте меня окрестили в православную веру, и так как поводов, чтобы выйти из нее, не было, я до сих пор числюсь христианином. Так я и назвался, заполняя анкету в одном из эмигрантских бюрократических учреждений после выезда из СССР. Смутил меня перевод слова «православие» как «ортодокс». Ортодоксами мы в лагерях и тюрьмах называли твердокаменных (или твердолобых) коммунистов, не желающих расстаться с идеалами ушедшей молодости.
Чиновник, заполнявший анкету, сообщил адрес православной церкви, куда я не очень спешил попасть — и без нее новых впечатлений было достаточно. Но тут я вспомнил, что провожавший меня церковный писатель Краснов-Левитин просил передать от него сообщение епископу Иоанну Шаховскому, живущему в Сан-Франциско. Не зная, удастся ли мне побывать в этом городе, я решил сходить в церковь и попросить тамошнее
За столом ближе ко мне сидел толстый, раскрасневшийся от жары и выпитой водки мужчина. Когда я подошел, чтобы поздороваться, он неожиданно сунул мне чуть ли не в нос громадный полосатый кулак. Я слегка отпрянул, но потом, увидев у него на груди панагию, сообразил, что это епископ, что он меня, видимо, благословил и сует мне руку для поцелуя. Сделав вид, что не понял этого жеста, и изложив просьбу знакомого, я удалился.
Второй инцидент с духовенством произошел уже в Америке. Меня познакомили со священником в частном доме. Поскольку то был человек в летах, мне было неудобно называть его по имени и я спросил, как его отчество. Выяснив, что я православный, он менторским тоном заявил, что я должен (или обязан, не помню), называть его отец такой-то. Я сказал, что слово «отец» имеет для меня больше, чем профессиональное значение (а на священнослужительство я смотрю как на профессию), что далеко не все отчимы заслуживают того, чтобы пасынки называли их отцами. Формально тесть и свекор тоже должны называться отцами, но это происходит только в тех случаях, когда возникают действительно родственные взаимоотношения. Нужно сказать, что этот священник, учитывая мою советскую ментальность, проявил тогда гибкость и не стал настаивать («Если Вам удобнее, называйте меня по отчеству»), а потом оказался очень симпатичным человеком. Стал я иногда посещать и церковь по большим праздникам. Для меня это было малознакомое и довольно торжественное представление, а главное, и чувствовал, что приобщаюсь к русской культуре.
Как-то на исповеди я сказал священнику:
— Все мои грехи покрываются одним, с Вашей точки зрения, наверное, самым страшным — я не уверен в существовании Бога. Если он есть — слава Богу! Если же его нет, а я, тем не менее, существую, значит, Бог не является предметом первой необходимости.
На это священник неожиданно ответил:
— А это и не обязательно. Вы пришли в церковь. Значит, Вас потянуло. Остальное придет само собой. Но не нужно форсировать события. Как это у марксистов? Бытие определяет сознание? Сознание изменится. Но не насилуйте душу. Христианство вообще отвергает насилие, а над собственной душой особенно.
Потом мы с этим священником подружились. Но когда он по телефону представлялся «Говорит отец…», я в тон ему отвечал: «доктор Мюге слушает», давая понять, что воспринимаю «отец» лишь как титул Богослужителя, то есть, посредника между мной и чем-то всеобъемлющим, я в нем не чувствовал.
Но вот само учение Христа как-то меня не затрагивало, хотя Новый Завет я прочел еще в России. Я не очень верил официальной антирелигиозной пропаганде, что Христос — фигура мифическая; скорее, вслед за Ренаном, я смотрел на него, как на создателя еще одного философского учения, не слишком для меня привлекательного. Христианство основано на любви к ближнему. Но я всегда считал, что такие чувства, как любовь, безразличие, ненависть — нечто, свойственное каждому человеку, причем в неодинаковой для каждого пропорции. Если человек любвеобильный, он и без христианского нравоучения будет делать добро. Человек злой, скупой, мстительный, даже приняв христианство официально, таковым и останется. И если зло еще можно возбудить пропагандой («Убей немца!»), то с любовью дело обстоит сложнее. Пусть даже христиане призывают не к любви непосредственно, а только к стремлению полюбить ближнего как часть Божьего творения, независимо от их личных качеств, но и это стремление часто оказывается утопическим. Люди друг друга любят, вступают в брак, обзаводятся детьми; казалось бы, стремятся сохранить и увеличить взаимную любовь. Ан нет, другой раз настолько возненавидят друг друга, что не только разойдутся, но и без ненависти вспомнить друг о друге не могут.
И тем не менее, многие мои знакомые, которым нельзя отказать ни в уме, ни в образованности, горячо верят в Иисуса это было для меня загадкой, а следовательно, стимулом поближе познакомиться с этим учением.
Прежде всего как фаталиста, мое внимание привлекли
Но вот я наткнулся на отчет комиссии по изучению подлинности Туринской плащаницы. Она считается своеобразным саваном, в который было завернуто тело Иисуса после снятия его с креста.
И одной из древнейших молитв говорится: «Петр и Иоанн поспешили вместе ко гробу и увидели на пеленах ясные следы, оставленные Тем, кто умер и воскрес».
Из Палестины плащаница попала в Константинополь. Во время четвертого крестового похода она из разгромленной Византии была, видимо, увезена в Европу. С 1518 года плащаница хранится к городе Турине.
В 1898 году фотографу по имени Пиа было разрешено сделать с Плащаницы несколько снимков. Велико же было его изумление, когда, проявив негативы, он обнаружил, что, когда свет и тени, распределенные на Плащанице, поменялись местами в результате фотографического процесса, на ткани проступили черты лица человека примерно 33 лет, с короткой бородкой, усами и волосами до плеч.
В апреле 1902 года исследовавший эти фотографии доктор Делаге передал результаты своих изысканий Академии Наук Франции. В полном молчании академики внимали словам Делаге, который обращал их внимание на раны на плечах того, кого с полной уверенностью называл Иисусом Христом. Эти раны явно были натертостями, образовавшимися после того, как человек долго нес какой-то громоздкий и тяжелый предмет. Он говорил его коленях, стертых чуть ли не до кости, что свидетельствовало о том, как часто этот человек падал. Об отметинах на его теле и бедрах, отметинах, характер которых не оставлял сомнения в том, что нанесены они были двухвостым римским бичом. На Плащанице отпечатки гвоздей, которыми были прибиты руки распятого, располагались на запястьях, что явно свидетельствовало об ошибке всех почти средневековых художников, изображавших Христа, прибитого к кресту сквозь ладони. Ошибка была явной еще и потому, что, по расчетам Делаге, гвозди, пробитые сквозь ладони, не смогли бы удержать тело, и оно неизбежно сорвалось бы с креста.
«С одной стороны, — говорил Делаге, обращаясь к академиям, — мы имеем ткань, пропитанную алоэ, которое использовали древние евреи при погребении своих покойников. Мы имеем на ней изображение распятого, которого били плетьми, который был пронзен копьем в правой стороне груди и на голову которого надет был терновый венок. С другой стороны, у нас есть исторические документы, относящиеся к тому периоду, в который жил Христос, указывающие на то, что он испытал то же самое обращение…»
По мнению Делаге, которое вполне разделил потом доктор П. Виньон, изображение на плащанице образовалось благодаря сильному выделению пота, содержащего аммиак, и взаимодействию его с алоэ, которым была пропитана ткань плащаницы.
Будучи человеком любознательным, я тут же надавил в носовой платок сока алоэ, капнул на него нашатырного спирта и еще добавил капельку крови. Пятно алоэ от нашатырного спирта потемнело, и я спрятал платок в ящик стола. Однако уже через месяц на платке осталось только пятнышко от крови. Разумеется, мои эксперимент еще ни о чем не говорит, возможно, аммиак, входивший в состав пота Христа, был в ином соединении и иной концентрации, чем в нашатырном спирте, может быть, сок алоэ подвергался какой-нибудь обработке. Во всяком случае, отчет о плащанице меня заинтересовал, но не произвел впечатления чуда.
Но вот в 1978 году по телевидению была снова передача о Туринской плащанице. После рассказов и показов, касавшихся самой плащаницы, вдруг продемонстрировали одежду японцев, убитых при атомном взрыве. Очертания тела, а то и лица (были случаи, когда человек закрывал, видимо, от яркого света, лицо), запечатлелись там так же, как и на плащанице. Это меня потрясло. Невольно полезли в голову отрывочные сведения из физики о превращении материи в энергию и обратно. Почему-то стало реальным представить Иисуса Христа и материальным, и нематериальным, чем-то и Божественным, и человечным.