Улыбка и слезы Палечка
Шрифт:
— Я тебя целую неделю среди гудцов и фокусников, лучников и женщин с шелковыми бантами на шляпах ищу, а он — вот он где: сидит прямо в воротах Кралова двора, оглядывает прохожих, которые сюда в канцелярию с просьбами да жалобами приходят… Ах, дорогой мой сударь! Как я соскучился по тебе, а главное — по той пражской водице, которой крещен!
Так гремел Матей Брадырж у калитки в воротах Кралова двора и уже тянул рыцаря Палечка за рукав: выйди, мол, взгляни на божий мир еще разок, — не пражским, не рыцарским, а другим взглядом…
— Больно тошно нам на все на это смотреть… — продолжал Матей. — Нам всем, кто видит, как Табор и чашу псу под хвост посылают, как под носом у короля-чашника, первого, которого наша страна породила, паписты нахально расселись и мы помаленьку опять священной империей становимся.
— Скажи,
— Как не знать? Наше дело такое — все знать, чтоб вокруг пальца не обвели. А только я в толк не возьму: чтобы такой человек, как Иржи, давал себя дурачить… Ну ладно, стал чешским королем. Нам с тобой, пан Ян, этакое не под силу. Чешский король — он и есть чешский король, хоть нужно потрудиться, чтоб другие это поняли. А тут вдруг чешский король начинает это самое пониманье как нищий какой выклянчивать…
— Подумай, Матей, что ты говоришь? Ведь за такие слова бьют по физиономии!
— Ладно, беру их обратно. Но, к примеру, поедет он в Хеб и сядет там в старом кремле, где все воняет чужим, как пригорелой капустой, и будет сидеть со всякими Вильгельмами да Альбрехтами, сосватает им детей своих и таким манером заручится ихней дружбой, вместо того чтоб спросить нас с тобой, что мы на это скажем, не хотим ли, дескать, устроить еще один знатный наезд на Германию и навести там порядок — такой, чтоб у них глаза на лоб полезли.
— Видишь ли, Матей, этого как раз пан Иржи хочет избегать.
— А что? Тайную присягу дал?
— Дал или не дал — его дело.
— Ну, это, сударь, дудки. Это и наше дело тоже. Не одержи мы столько славных побед на свете, не бывать бы на чешском троне королю, который из чаши причащается и сам из мелких помещиков вышел!
— Не забывай о Липанах.
— Вот в том-то и дело, — промолвил Матей Брадырж, повесив свою немного облысевшую седую голову, — что Иржик — король тех, кто победил при Липанах, а не тех, кто там лежит под землей…
Оба приятеля замолчали.
Они сидели на гнилых бревнах возле Влтавы и смотрели в воду. Напротив, в кремле, начали отзванивать полдень.
— Так скажи мне, Ян, — тут Матей крепко хлопнул Палечка по спине, — кто тогда верх взял? Вон та консистория, там наверху, или наша внизу, с магистром Рокицаной во главе?
— Иржик должен быть королем двойного народа — и притом таким, который справедлив ко всем.
— А мы на такую справедливость на… хотели.
Тут Матей пустил одно из своих любимых словечек, относящихся к очень существенной деятельности человеческого тела.
— Это только так говорится: двойной народ, — заурчал он. — А на самом деле — двойное панство и с нашей стороны еще к этому придаток — духовенство, которое в совете сидит, да пани Йоганка. Да еще оттуда-отсюда соберутся мудрецы и давай королю в уши жужжать, что он-де мог бы королем римским либо немецким стать и еще бог весть чем…
— Скажи, ты слышал что-нибудь о докторе Майере?
— Все мы слышали, что король зарится на немецкую корону. Император — баба старая, это всем известно, немцы его не боятся, ну иные не прочь, чтоб Иржик наш у них там порядок навел. А он любит порядок наводить, это уж как есть…
— Возросла бы чешская мощь… — заметил Палечек.
— И опять бы тут в Праге пошло, как при короле Карле: не поймешь, не то чешский это город, не то нет. Всюду пакость, сплошь бардак один да монах плешивый, и пришлось бы королю от чаши отступиться, и получились бы вторые Липаны, ей-богу!
— Они хотят нашего короля прельстить, вот и все, — промолвил вдруг Палечек, как будто ничего не понял.
— Прельстить, прельстить! — воскликнул Матей. — А чего смотрит Рокицана? Что тут делают разные паны чашницкие, набившие себе карманы чужим добром? Зачем сидишь ты? Смотрите на всяких этих советников и льстецов, радуетесь, ежели король шагает в торжественном шествии, а народ рукоплещет, — да ведь народ ничего не знает, он рукоплескал и Ладиславу Погробчеку. А в это время сюда сквозь все дыры епископы и легаты, испанские кардиналы и круглозадые брабантские шлюхи лезут, король запирается с двумя венгерскими епископами, толстым и худым, и дает им клятву, что истребит еретиков, а сам — еретик! Где это видано, где это слыхано? После этого его хотят сделать немецким
154
Консистория. — Пражская католическая консистория находилась близ Града, на холме; гуситская — в Старом Месте, лежащем на противоположном, низком берегу р. Влтавы.
155
Литомержицкий Гилариус (1412–1468) — магистр свободных искусств Пражского университета, отрекся от гусизма, с 1461 г. администратор пражского католического архиепископства, ярый противник Рокицаны и Подебрада.
Матей закачал головой, как старик, и закашлялся.
Палечек погладил его по волосам.
— Ты еще не знаешь магистра Павла, — сказал он, — который, как и мы с тобой, побывал в Падуе и даже в Болонье и забыл там о чаше, в чьей вере был воспитан. Он сидит теперь у ног короля и советует ему, как чешской землей управлять. А сам ждет, чтоб назначили куда-нибудь каноником либо епископом. И этот самый Павел, по прозванию Жидек [156] , изругал монаха Капистрана, чтоб угодить Иржику, к которому тогда хорошо относились в Риме. И теперь дает зато нашему королю советы. А я на это смотрю…
156
Жидек Павел (1413 — ок. 1471) — магистр свободных искусств, юрист и врач; еврей, принявший гуситство, а затем католичество; учился в Вене, получил звание доктора прав и медицины в итальянских университетах; находясь во Вроцлаве, написал послание против Джованни Капистрана для того, чтобы снискать расположение Иржи Подебрада, но письмо было перехвачено, и автор его подвергся заточению; с 1466 г. находился при дворе Иржи Подебрада, оставаясь сторонником католической партии.
— Что же ты не наведешь на него какие-нибудь чары свои, я тебя спрашиваю?
— Трудно чаровать при королевском дворе, где столько фокусников и волшебников. Здесь читают по звездам и потому задерживают коронационные торжества на несколько часов, сюда собираются обжоры и пьяницы со всего света, здесь понемногу обосновываются знатоки ересей для искоренения беггардов, бекинь и других смутьянов., здесь купцам тесна Новоместская площадь — и все это совсем не то, чего мы ждали…
— Вот видишь…
Матей опять по-стариковски стал качать головой.
— А что делать, ты как считаешь? — спросил Ян, словно в самом деле спрашивал у Матея, как быть.
— Поедем опять по белу свету! — с победоносным видом торжественно произнес Матей.
— Не могу, брат, не могу. Я люблю своего государя.
— И я тоже, ей-богу!.. — воскликнул Брадырж и обнял Палечка за шею.
Так они долго сидели над Влтавой и молчали. Поверхность реки слегка зыбилась, там и сям из воды выскакивала рыбка, и от нее шли круги до самых берегов. Налево вдали зеленели острова, вблизи выгнулась арка Каменного моста. На берегах почти не было народу. День был тихий, осенне-печальный. В рыбацкой хижине неподалеку пел женский голос. Оба немного озябли.