Улыбка и слезы Палечка
Шрифт:
— Близится бой, брат Ян! Но пока между военачальниками идут переговоры. Ты поедешь в Рим и расскажешь мне, что увидишь своими удивительными глазами, из которых один — цвета преисподней, а в другом отразились небеса.
Король поскакал. Когда они, приблизившись к долине речки Ботича, остановились на мгновенье, любуясь заиндевевшими ветвями деревьев, прямо-таки сверкающими в свете восходящей луны, Ян подъехал к королю и попросил его:
— Позволь мне взять с собой моего друга Матея. Хоть он стар, но рука у него еще легкая. Он будет стричь и брить посольство и слушать, что говорит итальянский народ в корчмах, куда послы не попадут…
— Поезжайте оба, — с улыбкой ответил король. — Может
Король и его шут въехали в город и на Кралов двор, где в тот вечер не было гостей к ужину. Король выглядел помолодевшим на десять лет…
X
Портные в Краловом дворе сшили Матею Брадыржу новые штаны, кафтан, шубу и все необходимое для зимнего путешествия, — так же как и всему составу посольства. Он спрятал под седло оловянную тарелку, мыло и бритву с полотенцами, чтоб быть готовым оказать услугу панам и магистрам на каждой остановке долгого пути. Ян приказал ему по возможности меньше говорить, а главное — в присутствии третьих лиц взвешивать выражения и в особенности показывать всем, что владеет итальянским языком не хуже хозяина.
— Мы съездим в Падую, — сказал ему Ян.
— И увидим его милость Микулаша Мальваза?
— Да, Матей!
И оба радовались, как малые ребята в приходский праздник на ярмарке.
Тронулись суровой зимой, 14 января 1462 года, причем путь их шел теперь на венский Нейштадт и Грац в Штирии. На дорогах было много снега, но горные перевалы были удивительно удобны, и вообще настроение у всех едущих в повозках и верхом было веселое, полное надежд.
В графстве Горицком склоны гор над долинами и возле рек уже покрылись весенней зеленью. Матей нарвал Яну первых фиалок, и оба чувствовали себя, как много лет тому назад, когда пугали епископов и чаровали на площади перед сбежавшейся толпой, боявшейся красивого еретика и его косматого слуги. Проохали мимо Венеции, лишь издалека увидев море — в виде бледно-голубой стены, возвышающейся на горизонте от земли к небесам… Доехали до Вероны, где пришлось ковать лошадей, чинить ободья у повозок и где, конечно, магистр Врбенский, особенно интересующийся историей, захотел осмотреть древний римский цирк.
Палечек обратился к главе посольства, канцлеру Прокопу из Рабштейна, который чувствовал себя на итальянской почве как дома, усердно посещая храмы и каноников, из которых многие были когда-то его однокашниками, с просьбой разрешить ему съездить вместе с Матеем на два дня в Падую, где у него, Палечка, есть друзья. Перед отъездом Матей исполнил свою обязанность, к полному удовольствию однопричастных панов и подобойных магистров, оставив их в Вероне в самом привлекательном виде, какого только мог добиться с помощью бритвы и ножниц.
Они поехали вдвоем по городам и деревушкам долины реки По, любуясь оливковыми рощами, подымаясь к городкам на вершинах, осматривая их смешные укрепления, большие церкви и белые колокольни.
Потом увидели Евганейские холмы, сияющие весенней зеленью виноградников. Дорога слепила блеском желтого песка. И опять навстречу им шла молодая женщина с кувшином воды из колодца. Она держала сосуд на голове, и обнаженные руки ее, воздетые в легком изгибе, были так прекрасны, что Палечек готов был сойти с коня и поцеловать их в тех местах, где они маленькой мягкой волной сливались с нежной ямкой над выступающими под белоснежной рубашкой грудями. Женщина шла гордо, как королева. Она улыбнулась всадникам.
Тут Матей Брадырж нарушил свое обещание — помянул черта. Но весьма изысканно.
— Клянусь Велесом, я эту женщину где-то видел… Того, что у нее так выпирает спереди, вовек не забудешь!
— Милый
— Вы изысканно выражаетесь, сударь, а я скажу попросту: девка что надо!
Некоторое время он смотрел ей вслед, потом махнул рукой… И они продолжали свой путь в Падую.
Утро было такое, что кажется, ты заново родился.
Каноник Мальвецци принял гостей в своем прежнем обиталище. Господину канонику прибавилось лет, а обиталищу — книг. Он задрожал от радости и долго не выпускал Яна из своих объятий, прежде чем спросил его, зачем тот приехал в их края и надолго ли. А когда Ян сказал ему, что только на один день, так как едет с чешским посольством в Рим, к папе, старичок заплакал и обещал, что не отпустит ни Яна, ни Матея, пускай за ними приедет хоть целый отряд гуситского войска.
И он тут же приказал накрывать на стол, и было вино, и пошла беседа, и расспросы, и ответы. Каноник поблагодарил за письма, а Палечек — за милые воспоминания. Потом Никколо стал спрашивать о короле Джорджо, называя все время Палечка «Пульчетто мио», причем объявил, что теперь никто уже не посадит его в тюрьму, так как здесь больше нет безумных чернецов, оттого что папа — человек чрезвычайно образованный и хотя мягкого характера, но не любит оголтелых монахов, так же как не любят их присутствующие здесь Джанино Пульчетто с верным Матеем.
Матею этот разговор был не особенно интересен, так что он попросил разрешения посмотреть рынок и заглянуть в одну корчму, где бывает отличное белое вино… Отец Никколо и Ян остались одни, и Никколо повел речь о новых книгах и новых поэтах, сообщил, что в Падуе нашелся мудрый толкователь чародейной Дантовой поэмы «Ад», и что там упомянуты даже чешские князья [162] , и что в Падую и Болонью приезжает теперь много молодых чехов учиться, но что королю Джорджо не надо бы их пускать, так как они занимаются только тем, что разводят всякие сплетни о своем короле и подлизываются к его врагам. А врагов этих здесь немало, так как папа заставляет проповедовать против Иржика с церковных кафедр, и народ убежден, что близятся новые войны и новые гуситские ужасы, подобные тем, о которых столько рассказывают деды на основании того, что сами видели, когда бежали из Чехии, будучи крестоносцами.
162
Во второй части «Божественной комедии» Данте — «Чистилище» (Песнь седьмая, терцины 97-102) говорится о Чехии, чешском короле Пршемысле Отакаре II (1253–1278) и его сыне, чешском короле в 1278–1305 гг., Вацлаве II (1271–1305). В XIV–XV вв. многие ученые выступали с комментариями к книге.
— Дивлюсь я, как это вы хоть для заграницы не выступаете единым народом. Мы у себя дома тоже ссоримся — каждая деревня со всеми остальными, но коли придем на чужбину, так говорим одним языком и все — одного племени.
Палечек покачал головой и ничего не ответил.
Потом монсеньер Никколо стал рассказывать о Падуе, об академии, где теперь ничего нового не допускают, а учат по тем же старым правилам, хоть мир меняется. Уж Болонья обогнала Падую, и даже наш милый святой Антоний не вернет нам былой нашей славы. А все потому, сказал господин каноник, что схоластика ведет еще войну с новыми гуманистическими науками. Но победят в этой войне поклонники языческих книг и языческих богов.