Умирающий пациент в психотерапии: Желания. Сновидения. Индивидуация

Шаверен Джой

Психотерапевт – человек, подверженный аффектам, и поэтому при описании такой работы было бы лицемерием это скрывать. Аутентичная передача переживаний неизбежно требует определенной степени саморазоблачения. Известную сторону мотивации аналитика в работе отражает архетип раненого целителя, необходимость исцеления раненой части его собственной психики (Guggenbuhl-Craig, 1971; Samuels, 1985a; Sedgwick, 1994). Особую актуальность этому аспекту придает неизлечимая болезнь. Психотерапевт, по-настоящему вовлеченный в этот процесс, обязан прямо взглянуть в лицо неизбежности своей смерти. Этот взгляд в сторону вечности может не только вызвать у аналитика усиление идентификации с пациентом, но и пробудить в нем другие едва различимые чувства: сомнения в своей компетентности или бессознательное неприятие скорой утраты пациента.

Упомянутая ситуация, как никакая другая, раскрывает аналитику

ограниченность его опыта. В психотерапии существует момент, когда пациент отправляется физически и психологически в то место, куда, независимо от глубины проводимого анализа, психотерапевту еще предстоит отправиться. Работа с умирающим пациентом вызывает у аналитика мысли о том, что однажды он тоже пойдет этим путем. Это может вызвать у психотерапевта благоговейный ужас, и тогда в энергетическом дисбалансе терапевтической связи может произойти едва различимый сдвиг. Описывая потери, переживаемые людьми в преклонном возрасте, Хаббак (Hubback, 1996) предостерегает от автоматической идеализации пожилых пациентов и приписывания им статуса мудрецов по причине их преклонного возраста. Такие же сложные чувства могут вызывать и смертельно больные молодые люди. Благодаря силе, приписываемой «особому» положению этих молодых людей, их тоже идеализируют или боятся.

Смерть или болезнь аналитика

Завершение анализа очень часто рассматривается в терминах символической смерти, однако при вмешательстве действительной смерти необходимо учитывать ее вполне реальные последствия и символические аспекты. Хотя главной темой этой книги является болезнь пациентов, аналитики тоже иногда могут серьезно заболеть. Эта ситуация описана в трогательном рассказе Хайнес (Haynes, 1996) о скоропостижной смерти ее аналитика. Будучи сама аналитиком, она изложила впечатления от этой смерти с точки зрения анализанда и аналитика. Хайнес описала свои личные переживания по поводу происшедшего и некоторые профессиональные вопросы, поставленные в связи с ее собственной аналитической практикой. Известно, что актуальным на начальной стадии завершения терапии становится материал, который ранее отвергался или вытеснялся. Но в случае скоропостижной смерти аналитика этот процесс прерывается.

Иначе обстоит дело в тех случаях, когда аналитик или пациент тяжело заболевают, и тогда осознание близости смерти может дать возможность пройти стадию завершения терапии. Файнсилвер (Feinsilver, 1998) мужественно описывает эту ситуацию с позиции аналитика. При рецидиве своего рака Файнсилвер решил, что для его пациентов будет лучше узнать правду о его положении. Более того, он считал, что «нормальные терапевтические процессы усиливаются благодаря тому, что пациент тоже знает об опасной для жизни болезни аналитика» (там же, р. 132). Далее он писал, что одно из преимуществ его болезни заключается в том, что она заставила его острее осознать свои жизненные приоритеты. Это мнение, по-видимому, подтверждает точку зрения, что перспектива близкой смерти мобилизует психику. Интенсивность жизни действительно возрастает, когда независимо от того, по какую сторону кушетки мы окажемся, мы сталкиваемся с нашими худшими опасениями, наиболее остро проявляющимися в аналитической ситуации.

Социальные подходы к смерти

Социологическое исследование Янга и Каллена (Young and Cullen, 1996) дает картину отношения людей к смерти и умиранию в конце двадцатого столетия. С регулярными интервалами ученые проводили опросы группы людей, проживающих в Ист-Энде Лондона, которым был поставлен диагноз «рак», с целью исследования отношения умирающих людей к своей смерти. Авторы также исследовали тех людей, которые ухаживали за больными, и установили, что независимо от того, кем были эти люди – членами семьи, соседями или специалистами, – они часто выполняли огромную работу за очень маленькое вознаграждение. По предположению авторов, это обусловлено тем обстоятельством, что перед лицом смерти другого человека мы сталкиваемся с нашей собственной смертью. Исследователи пишут:

Смерть отражает общий опыт, который заставляет всех членов рода человеческого почувствовать их общие связи и общечеловеческую природу. Присутствие смерти, при всем ее ужасе и чувстве горечи… может вызвать мистическое чувство единения с другими людьми, которое выходит за пределы тела и самости (там же, p. 201).

Здесь нашел отражение очевидный парадокс ужасной нормальности смерти, с которой сталкиваются сиделки и те, кто понес тяжелую утрату. Несколько личных рассказов о впечатлениях от умирания было написано близкими родственниками умерших или людьми, столкнувшимися со

смертью. Философская монография психотерапевта Уилбера (Wilber, 1991) была способом примирения с болезнью и последовавшей за ней смертью его жены. Ее слова дополняют его слова, так что читатель может понять переживания больной и того, кто за ней ухаживал. В последние время в прессе появилось несколько статей, которые явились свидетельством возросшего интереса западного общества к ранее запретной теме. Быть может, эти статьи отразили изменение отношения общества к смерти и умиранию. Во время неизлечимой болезни своего отца Моррисон (Morrison, 1993) взялся написать его биографию. Портрет отважного, неистового, властного и неординарного человека, описанный ребенком, чье детство пришлось на пятидесятые годы, отражает торжество жизни со всеми ее несовершенствами. Моррисон открыто описывает свои наблюдения за тем, как они с отцом постепенно менялись ролями по мере медленного ухода отца из жизни. Сила становилась бессилием, и это так характерно для упадка жизни.

Две проникновенных статьи журналистов сделали многое для того, чтобы эта страшная болезнь стала нормально восприниматься обществом и открыто обсуждаться в нем. Описывая состояние умирающих людей, их борьбу за жизнь, авторы перенесли умирание из абстрактных больничных палат в жилые комнаты обычных людей. В прошлом здесь и протекал процесс умирания, однако в западном обществе совсем недавно он был скрыт от глаз посторонних. Пикарди (Picardie, 1998) и Даймонд (Diamond, 1998) вели газетные колонки, в которых описывали жизнь людей, больных раком. В их книгах ярко описываются переживания больных – резкие перепады надежды и отчаяния, мучительные лечебные процедуры и неуклонное развитие болезни. Хотя эти описания носят не профессиональный, а личный характер, они во многом связаны с психотерапией. Отношение Даймонда к консультированию и психотерапии вовсе не лестное, но оно заслуживает внимания, так как аналитики должны понять, каковы пределы того, что они могут предложить пациентам перед лицом опасной для жизни болезни. Сильные эмоции, описанные в этих книгах и вызванные постоянной угрозой смерти, оказывают определенное воздействие на психотерапевтов, работающих с умирающими.

До последнего времени существовало лишь несколько хорошо известных работ по консультированию умирающих. Эта тема рассматривалась в работе Эйслер (Eissler, 1955), а затем в книге Бауэрса с соавт. (Bowers et al., 1964). Новаторская работа Д.М. Сондерс (Saunders, 1959), основательницы движения хоспис, изменила способ лечения умирающих. Сондерс подробно рассказывает о том, что встала на этот путь после того, как влюбилась в умирающего, когда была молодой медсестрой. Замечательная работа Кублер-Росс (Kubler-Ross, 1969) раскрывает психологически ориентированный подход к пониманию необходимости говорить о смерти с умирающими, их семьями и сиделками. Исследования и работы М. Паркес (M. Parkes, 1972), которые начались в семидесятые годы и продолжались в последующие десятилетия, постепенно привели к изменению общественного восприятия тех, кто понес тяжелую утрату. Утрата близких людей рассматривается теперь терапевтами, консультантами и психотерапевтами как значимое в жизни событие, которое имеет глубокие психологические последствия.

Среди последних публикаций на эту тему можно отметить переизданную в 2000 г. работу Кастенбаума (Kastenbaum, 1972), в которой прослеживается психология смерти на всех стадиях жизни, начиная с детства; работу Орбаха (Orbach, 1999) по психотерапевтической работе с умирающим; социологическое исследование Лоутона (Lawton, 2000). Ни в одной из этих работ не затронута центральная тема нашей книги: проблемы ограничения и тяжести психотерапевтического процесса, вызванные диагнозом опасной для жизни болезни.

Роль психотерапевта в работе с умирающим пациентом неоднозначна. Члены семьи, старший и средний медицинский персонал часто имеют дело с тягостными физическими аспектами тяжелой болезни. Психотерапевт не имеет дела с такими аспектами и потому, как может показаться, находится в привилегированном положении. Конечно, психотерапевты обладают привилегией работать в условиях глубоко личных отношений с людьми на стадии ужасного исхода их жизни, но верно и то, что психологическое может оказаться «безнравственным» и огорчительным. Надежды и страхи пациента могут глубоко тронуть, а иногда даже «заразить» аналитика, работающего с внутренним миром больного. Хотя работа психотерапевта и является привилегированной, она предполагает в то же время огромную ответственность и подводит отношения аналитика и пациента к границе между личным и профессиональным. Об этом со всей очевидностью свидетельствуют описания различных трогательных ситуаций, возникающих при паллиативном уходе за больными.