Умм, или Исида среди Неспасенных
Шрифт:
Глава 8
– А кенгуру?
– Кенгуру? – До меня не доходило, о чем спрашивает брат Зебедий.
– Кенгуру, – подтвердил он, когда мы входили в поезд метро на станции «Килберн-парк».
В вагоне были свободные места, и я уже приготовилась уличить Зеба, когда тот плюхнется на мягкое сиденье, не имея при себе доски. Прочистив горло, он сделал вид, будто всего-навсего решил взять газету, оставленную кем-то из пассажиров в середине вагона, и вернулся ко мне еще до того, как закрылись двери. Поезд тронулся.
– Что «кенгуру»? – напомнила я.
– Ну. Типа. –
– Ах вот ты о чем.
Я задумалась. Поезд, гремя и дергаясь, мчался сквозь темный тоннель.
Было еще утро. На рассвете я потратила непозволительно много времени, чтобы добудиться моего единокровного брата, – мне категорически не хотелось приступать к важнейшему этапу моей миссии в одиночку. Накануне, впервые оказавшись в британской столице, я удачно проложила курс по лондонским улицам: допустим, «на обратных» уехала недалеко, но в целом довольно быстро сориентировалась в городе таких колоссальных – по моим понятиям – размеров. Однако я себя не переоценивала, а потому рассчитывала по помощь Зеба, который за несколько лет столичной жизни узнал город как свои пять пальцев и не упускал случая похвалиться этим, хотя и ненавязчиво, в своих очень и очень редких письмах.
Все трудности и тяготы моего похода меркли по сравнению с тем, что я претерпела, вытаскивая Зеба из кровати, а потом из комнаты: начав с мягких увещеваний, я стала приносить ему бесчисленные чашки кофе и теплые тосты, на все лады воспевала красоту рассвета, полушутливо грозила отлучением от Церкви, даже зачитывала вслух наиболее бодрящие главы «Правописания» – мой брат по вере лишь глухо стонал, накрывшись с головой одеялом. (В постели он был один: Тушка умотала по своим делам.)
Пришлось начать водные процедуры: в ход пошли самые разные емкости – наперсток, чашечка для яйца, стакан, пивная кружка и, наконец, ведро; только теперь Зеб убедился в серьезности моих намерений и понял, что выспаться уже не светит, как бы его ни «ломало». Обычно люди продирают глаза после первого же наперстка, выплеснутого на физиономию, но Зеба не смог пронять даже стакан, что свидетельствовало то ли о тягчайшем похмелье, то ли о недюжинном самообладании. (Кабы не запреты нашей веры, я бы поспорила на деньги, что знаю ответ.)
Видок у него был жуткий, голос – как при зверской простуде; засев в уборной, Зеб надолго затих, и я стала барабанить в дверь, опасаясь, что он спит на унитазе, но в этот раз реакция последовала незамедлительно. В конце концов ему удалось, как он выразился, «просраться», и мы вышли из дому, хотя и недопустимо поздно – около десяти.
Зеб отправился меня сопровождать в грязных кроссовках на босу ногу, во вчерашних драных джинсах, в рубашке под дырявым свитером и в старой куртке. По пути к метро я заглянула в одну из прорех на свитере и сурово спросила:
– Брат Зебедий, рубашка, хочу верить, застегнута наизнанку?
– Ох, – сказал он. – Черт. Ай. На. Вот. Оссподи. Шагай.
– Не увиливай, брат Зебедий. Снимай-ка свитер.
– Ох. Йопт. Шагай. Матьтва. Не трожь. Ай. Преградив путь, я взяла у него куртку и помогла стянуть через голову свитер.
– Оссподи. Я, это. Типа. Того. Йопт. Не нарочно.
Мы остановились возле газетного киоска; стоило ли удивляться, что покупатели бросали на нас
– Йопт. Ай. Чего попалось. Тушка. Ну, она, это. Мы с ней. На пару. Шмотки. Типа. Что под рукой.
– «Застегивай сорочки свои наизнанку, дабы Спасенный узнал Спасенного», – поучительно процитировала я.
– Ну. Дык. Йопт.
Традиция застежки наизнанку обязана своим возникновением Сальвадору, который в свое время, перед поездкой в Сторноуэй, устыдился разнокалиберных рубашечных пуговиц. Когда у нас созрело убеждение, что это служит опознавательным знаком членов Ордена и постоянным свидетельством того, что мы – Иные, такая процедура получила культовый статус. Застежка наизнанку осуществляется несложным образом: пуговица заводится в петлю сверху и оказывается спрятанной, обращенной к телу.
– Так-то лучше, – сказала я, заправляя рубашку Зеба в джинсы, и хлопнула по впалому животу. – Силы небесные, брат Зебедий, еле-еле душа в теле!
Со вздохом натянув свитер и набросив на щуплые плечи куртку, Зеб хотел было идти дальше.
– Эй! – одернула я и указала на его лоб.
– Оссподи. Ай. Йопт. Матьтва.
– Подозреваю, у тебя иссяк запас благословенной грязи, – сказала я. – В виде исключения можешь воспользоваться моей, а дома подарю тебе целый флакон – специально из Общины привезла.
– Матьтва, – повторно ругнулся Зеб, но не стал противиться, когда я вывела у него на лбу грязевую галочку.
– Вот так. – Я убрала свой пузырек в карман и взяла Зеба под руку, чтобы продолжить путь к станции метро. – Теперь мы с тобой во всеоружии: город нам не страшен.
Зеб совсем сник и не произнес ни звука, пока мы не купили билеты, – вот тогда-то он и спросил, можно ли употреблять в пищу кенгуру.
– Вопрос на засыпку, – призналась я. – Смотря как считать: передние лапы – это у них ноги или руки?
– Во-во, – подтвердил Зеб. – Точняк. Врубилась.
– С ходу не решить. – Мне даже сделалось не по себе. – Надо будет спросить у Основателя.
– У меня дружбан, – сказал Зеб. – Австрал. Пробовал. Грит, типа. Мясо. Ништяк. Ни жиринки. Вкуснятина. Вообще. Кайф. Жрачка. Честно.
– Хм, – задумалась я. – Тогда, по всей вероятности, можно решить вопрос положительно; я так считаю: если Бог создал какой-то продукт вкусным, на то есть причина.
– Верно. Сечешь. Я так же. Ага.
Зеб сначала оживился, а потом впал в несвойственную ему задумчивость, как будто внезапная мысль лишила его покоя.
– Оруэлл? – неуверенно спросил он.
– При чем тут Оруэлл? – удивилась я. Зеб развел руками:
– «Четыре ноги – хорошо».
Я тупо уставилась на него, но вскоре сообразила и хлопнула его по спине, да так, что он чуть не упал:
– Вспомнила! «Две ноги – плохо!» – Меня разобрал смех – Очень остроумно, брат Зебедий!
Его смущению не было предела.
Мы доехали до конечной станции «Бейкер-стрит». Чтобы сделать пересадку, нам пришлось практически подняться на поверхность; брат Зеб занял очередь в кассу, а мне оставалось ждать в сторонке и сокрушаться, что лондонское метро не дает возможности ездить «на обратных».