Умница для авантюриста

Ночь Ева

А ему хоть бы хны — шёл, поигрывая мускулами. Поджарый, тонкий в талии, с вот такенными плечами — здесь можно руки пошире расставить. Так мой батюшка делает, рассказывая, какую рыбу он упустил, когда раз в год выбирается на рыбалку.

Папа и рыбалка — это та ещё история, достойная отдельной главы. Скажу лишь, что это единственное его увлечение, кроме науки. Единственный отдых, который он признаёт. Но улова мы отродясь не видели. Для отца, наверное, важнее сам процесс, чем результат, но рассказывать о несовершённых подвигах — святое дело,

поощряемое церковью и государством.

В общем, вернёмся к нашим баранам, хищникам то есть. Беспардонный мистер Гесс, не слушая мои вопли о ледяной воде и быстром течении, о коварстве Мельты именно в этом месте, вошёл в воду, как гладиатор на арену. Ни звука, ни крика, только рёв восторженной толпы за спиной. Мой придушенный писк то есть.

Плавал он отлично. А я бегала по берегу, как взволнованная дева, что ждёт в шторм, когда любимый рыбак в утлой лодчонке вернётся домой. Всё было отлично до того момента, как мужчина нырнул.

Я вдруг поняла, что сжатые в кулаки пальцы занемели. Не помню, кажется, я считала секунды, а может, — удары собственного сердца, что набирало ход, как паровоз.

Не знаю, на каком десятке сбилась. Вспоминать не стала — начала расшнуровывать ботинки. Не понять, что мною руководило: плаваю я так себе. И даже если бы родилась русалкой, вряд ли смогла бы найти и вытащить на берег бездыханное тело мистера Гесса. Но в такие мгновения логика вместе с мозгами отключаются, а из ушей наружу лезут сплошные эмоции.

Я девушка приличная, поэтому раздеваться не стала, что и привело, собственно, к ошибке. Одежда мешала плыть, брюки отяжелели и потянули вниз. Но кроме этих неприятностей были ещё два важнейших фактора, с которыми трудно спорить — течение и холодная вода.

Меня сносило в сторону. Я шла на дно, пытаясь барахтаться. Бесполезно — всё равно что выбраться из закрытого сундука. Хотя там шансов и преимуществ больше: есть воздух и возможность задействовать подручные средства.

Последнее, что помню — лохматый шар. Шерсть мягко колышется в воде — красиво. Наверное, точно так плавно и медленно шевелились мои волосы, обласканные Мельтой. А затем невероятно горячие ладони. Откуда? Додумать мысль уже было не суждено.

Очнулась на берегу. Небо голубое. И лицо Гесса. Хищное, с резкими чертами. Тёмные мокрые волосы торчат во все стороны, как шерсть у собаки. Прядь падает на глаза. На груди — капли воды.

На такой торс можно смотреть не отрываясь. Иногда так поступает Монтифер, когда ныряет взглядом в вырез моего лифа. Делает он это не из-за моих прелестей, а из желания позлить, но пауза в долгом томном взоре достойна пера великих поэтов.

— Вы голый, — твёрдо говорю я, чтобы оторваться от созерцания его мышц. Это вместо извинений и благодарности. И тон обвинительно-суровый, как у постной матушки Агнессы — вечного кошмара всех учеников начальной школы при райнелютской церкви.

У него смягчаются черты — удивительное преображение. Мистер Тидэй становится почти милым. Тёмные

глаза лучатся светом. Красивые губы приоткрываются, но вместо ответа летит в меня смех — довольный и по-мужски глубокий.

Великолепные зубы, смею заметить, — так бы и любовалась, как делает это местный цирюльник — мистер Сойтер, когда любовно заглядывает в рот пациентам.

— Вы бесподобны, Рени! — искренне, но без восхищения. Весело скорее. Он забавляется. — Закройте глаза, пожалуйста, я оденусь.

Угу. Можно подумать, это возможно: течением нас отнесло достаточно далеко оттого места, где он разбрасывал свои вещи. Не хотелось его огорчать, но он и так вскоре всё понял. Завораживающее зрелище — наблюдать, как он запускает длинные пальцы в шевелюру. Растерян, но сколько грации, какие движения, как играют мускулы под смуглой кожей!

— Я подожду вас здесь, — говорю, поднимаясь с мокрого песка, и отворачиваюсь. Сажусь спиной к реке. Обхватываю себя руками — мокрая одежда облепила тело, майский ветер холодный, хоть и солнце светит вовсю.

Волосы висят сосульками. В них — песок. Я, наверное, сейчас сама похожа на крысу — дрожащую и несчастную. Грандиозный апофеоз — финальная сцена моего дня рождения. Зрители бешено аплодируют стоя, отбивая ладони и срывая голос, скандируют «Браво!».

Лучше бы я сидела дома и пила чай миссис Фредкин, глотала слёзы и куталась в клетчатый плед, грея руки у камина. Хотела приключений? Получила их сполна.

Осталось только заболеть и тихо истаять в белой кровати. В одиночестве, ибо миссис Фредкин не считается, а батюшка обязательно забудет обо мне, в очередной раз увлёкшись каким-нибудь важнейшим проектом или изобретением.

Гесс вернулся подозрительно быстро. А может, рисуя сцены собственной смерти и отчаянно жалея себя, я увлеклась и потерялась во времени.

— Раздевайтесь, Рени, — приказал мне этот субъект, — и я задохнулась от возмущения. Ещё чего! Я приличная девушка, а не какая-то там непонятно кто! — Раздевайтесь, Рени! — в его голосе почти угроза. Он стоит босиком, в одних штанах, держит в руках остатки своей одежды и мои ботинки. — Наденете мою рубашку, она сухая, Или хотите заболеть и умереть всем назло?

Я подозрительно на него уставилась. Он что, мысли мои читает? По лицу его ничего не прочесть, увы. К тому же мистер Гесс отвернулся, и я поспешила, отбивая барабанную дробь зубами, стянуть мокрые вещи.

Рубашка нагрелась на солнце. После мокрого и ледяного она показалась мне восхитительно уютной. И ботинки кстати пришлись. Хоть какое-то тепло. Герда всегда говорила, что тёплые ноги — залог долголетия и здоровья.

Я распустила косу, отжала волосы и попыталась вытрясти из них песок. Напрасный труд. Может, позже, когда подсохнут. Локоны превращались в спирали и завивались в кудряшки — скоро я стану похожей на овцу. У меня нет с собой расчёски, поэтому выгляжу, небось, как огородное чучело.