Умница, красавица
Шрифт:
Боялась, что сможет уйти.
Боялась, что всегда просыпаться с Князевым будет слишком большое счастье. Что вообще это будет СЛИШКОМ. Что какое-то за этим слишком счастьем последует наказание…
Боялась, что не решится уйти – никогда. Что ее счастье всегда будет украдкой. Она будет опасаться, что их опять кто-нибудь увидит… И они перестанут ходить по улицам, будут встречаться прямо на Фонтанке, сидеть дома, и вся любовь будет состоять их коротких циклов – страх по дороге туда, страх на пути обратно, к машине. Оглянуться, скользнуть, отъехать, вздохнуть «пронесло». И нельзя сказать, что
Но уж, во всяком случае, она не боялась того, о чем говорил Князев, – что Алексей Юрьевич закричит, ударит ее, выгонит, что ее тридцать пар туфель будут разноцветной россыпью разбросаны по Таврической улице…
– Соня, такси внизу.
– Да. Я побежала, я позвоню, пока…
Они быстро поцеловались. Соня вышла за дверь, резко обернулась и увидела такое лицо, какое человек никогда не показывает другим, тем более близким, тем более виновникам таких лиц, – лицо, в котором одна лишь боль.
Соня вернулась, обняла Князева, и тут опять зазвонил телефон – как в кино.
– У меня машина сломалась, то есть не совсем сломалась, а что-то тарахтит. Пришлось вернуться домой. И теперь я еду на такси, – невиновато отчиталась Соня и заструилась, пытаясь сбросить с себя свой узкий бархатный костюм, удобный, чтобы весь день ходить под дождем, а потом отправиться в нем в ресторан, и не приспособленный к быстрой любви в прихожей посреди лыж.
Они даже не дошли до комнаты, так и остались в прихожей, и после любви Соня уверенно сказала «да», сказала «Все. Я сегодня останусь у тебя… Ох, то есть у Диккенса!» и сразу стала легкой, как шарик, и воздушно-смешливой, и спокойной, как бывает, когда решение принято, и решение правильное.
Они, все еще обнявшись, стояли в прихожей, когда позвонил Алексей Юрьевич и уже не сердито, озабоченно, спросил:
– Почему у тебя такой голос, ты что, спишь?! Будь внимательна за рулем. Где ты?
– Все в порядке, я уже в Лисьем Носу, – обреченно отозвалась Соня, придерживая плечом падающие на нее диккенсовские лыжи. Выключила телефон, совсем выключила, чтобы он больше не звонил, и подняла к Князеву несчастное злое лицо. – Я же не могу так поступить, как предатель, правда?
Исчезнуть… убежать… Все равно уже все решено, но сегодня я должна.
Как же ей теперь быть? От Лисьего Носа до Репино двадцать минут, если очень медленно ехать… Через двадцать минут она должна быть в ресторане «Шаляпин». А от Фонтанки до Лисьего Носа двадцать минут, если ОЧЕНЬ быстро ехать.
Князев конечно же сам повез Соню в Репино, и в машине она успокоилась, опять стала воздушно-смешливой, легкой, как шарик. Казалось, Князев вел машину очень нежно, но добрались они до Репино за рекордное время – тридцать три минуты. Только один раз чуть не врезались в столб – именно в Лисьем Носу, у моста.
– Соня, зачем вся эта нелепость – исчезнуть, как предатель, убежать? Ты просто испугалась. И ничего ты не решила… Больше никогда не ври мне, – сказал Князев, и они чуть не врезались в столб. Но это была Сонина вина, вместо ответа она поцеловала его – и «ягуар» резко вильнул на обочину. – Не будешь больше врать?
– Буду, – честно ответила Соня.
…На самом деле и боязнь СЛИШКОМ счастья, и
Ресторан «Шаляпин» как был стекляшкой, так и остался, и, помня о стеклянных стенах, Соня конспиративно вышла из машины Князева на шоссе, за деревьями, метрах в тридцати от парковки. По-шпионски прокралась между деревьями, заторопилась, мелко-мелко побежала в своей узкой, сдерживающей движения юбке, а на парковке замедлила шаг и чинно направилась к ресторану.
Поднимаясь по лестнице, она уткнулась глазами в плакат: «Шаляпин. Концерт в пользу голодающих», взглянула на парковку сквозь стеклянную стену, всю в зеленых рейках, – убедилась, что Князев уехал, и на секунду остановилась на верхней площадке. Стояла смотрела в зал, радовалась новой помпезной жизни бывшего репинского универсама: торжественные скатерти, серые зачехленные стулья, огромный камин посреди зала. Она смотрела на окруженного нарядными парочками Алексея Юрьевича и вспоминала, как когда-то, много лет назад, после долгой лыжной прогулки они с Головиным внизу в стекляшке съели прямо у прилавка триста граммов докторской колбасы, а потом поднялись наверх, и тут ей невероятно, нечеловечески повезло – они купили ей австрийские сапоги… Сапоги были синие замшевые. Головин был в синем спортивном костюме.
Соня сидела за столом рядом с мужем, по левую руку чиновника-юбиляра, кивала знакомым, кому-то вставала навстречу, с кем-то целовалась специальным светским поцелуем в воздух. В углу зала на большом экране показывали слайды: юбиляр в коротких штанишках, юбиляр на институтском выпуске, юбиляр на собственной свадьбе с напряженно торчащей из черного костюма тонкой шеей и невестой в пышной фате. Именинник был подчеркнуто внимателен к Соне, нашептывал: «У вашего супруга огромные перспективы…» Жена чиновника в сером шелке с серой же меховой опушкой была похожа на нарядную крысу, для полного сходства ей не хватало только хвоста.
– Мы с мужем были на приеме, вы даже не представляете, где, – сообщила она Соне.
– Где ты была сегодня, киска? У королевы у английской, – рассеянно пробормотала Соня.
– Откуда вы знаете, что мы были на приеме у английской королевы? – удивилась жена чиновника. Она с удовольствием называла бы Соню «милочка». – Я долго думала, в каком костюме мне идти, и в каких перчатках, и в какой шляпке… и в итоге я была лучше всех!..
– Лучше королевы? – невинно поинтересовалась Соня, боясь расслабиться и назвать Крысу Крысой.
Крыса еще некоторое время беседовала с Соней на тему «я и английская королева», Соня кивала, улыбалась, затем, извинившись, ответила на звонок.
– Сонечка, ты можешь говорить? – спросил Князев. – Я скучаю по тебе, Сон…
Соня услышала странный резкий звук, и связь прервалась.
– О! Авария! – доложила Крыса, мгновенно обернувшаяся к стеклянной стене. – Машину вынесло прямо на парковку!
– Это мне по поводу выставки звонили, – пояснила Соня, удивляясь так быстро приобретенной привычке оправдываться, и повернулась к стеклу, следуя за Крысиным взглядом. Ничего не увидела и, неловко встав из-за стола, пошла через зал, медленно, как во сне.