Умножающий печаль
Шрифт:
Тьма страхов обуяла его, и он старательно выказывал нам с Котом свое презрение за низменность наших интересов. А если честно признаться, у нас тогда никаких более важных интересов, чем факание, и не существовало — мы, как тот солдат из анекдота, думали об ей всегда. Я еще только-только начал кое-как обустраивать свою неуверенную сексуальную жизнь с одноклассницами и девульками с танцев, а Кот уже бушевал по-настоящему.
К Сашке на день рождения он пришел с Эльзой Мальцевой — микрорайонной секс-бомбой. С нашей точки зрения, девушка была уже сильно
Ребята злобно-завистливо говорили, что она дает, но только за деньги. Наверное, врали. С Котом-то она хороводилась безо всяких денег.
Короче, в тот душный августовский вечер в тесной квартирке Серебровских кипел большой разгул. Кот взял Эльзу за руку и, сопровождаемый нашими завистливыми взглядами, повел в спальню. Известно зачем! Проходя мимо меня, наклонился, быстро горячо шепнул:
— Доставь Пса…
Во мне есть единственный талант — аккуратно-вдумчивой исполнительности. Я и реализовал его, втащив через пять минут упирающегося Сашку в спальню.
Закрыл дверь, и мы оба чуток обомлели.
В комнате остро, волнующе, прекрасно пахло женщиной. Эльза, здоровенная, белоснежная, совершенно голая, лежала на родительской двуспальной кровати, и поперек ее живота и богатых чресел вилась голубая лента из подарочного магазина с надписью: «С днем рожденья, Хитрый Пес! You are welcome!»
А она, гадюка, хохотала и приветливо махала белой рукой.
Я почувствовал, что сейчас металлическая молния на моих джинсах проплавится и разлетится в прах мелкими бронзовыми брызгами.
Сашка, забыв, что должен сейчас возмущаться и презирать нас, стоял в сладком оцепенении, завороженно глядя на огромную белую лебедь, спустившуюся с небес его юношеских мечтаний на деревянную румынскую кровать, и жадно, судорожно вздыхал, будто в городе вслед за сахаром и водкой кончился воздух.
Кот, стоя в изголовье, наклонил набок голову, сложив под подбородком ладони, сказал голосом протестантского проповедника:
— Благословляю вас, дети мои… Возлюбите друг друга и станьте единой плотью…
Сашка хотел что-то заявить, наверняка очень умное, но из него вырвалось только сдавленное кудахтанье. Кот рявкнул:
— Разговорчики в строю! Серега, ложи его сюда… Ремень, дурак, расстегни… Ну, ботинки-то сними, козе-е-е-л! Эльза, не сглазь новобранца! Любимая, подмахни с душой!..
Мы с Котом выскочили за дверь и с восторгом слушали их нежное сопение, медовое рычание, счастливые стоны и крики. Хохотали, обнимались, пили за успешное окончание, мы были как сумасшедшие. Потому что уже тогда предчувствовали, что такие подарки потянут подороже, чем нефтяная вышка или глиноземный завод.
И Эльза, прекрасная, обильная, щедрая, как земля, сказала потом:
— А мелкий-то ваш! Такой боец, оказывается! —
Удивительные прихоти, чудные выкрутасы памяти! Я забыл, я плохо помню своих женщин, а Эльзу, с которой никогда не спал, не дотронулся до нее, двух слов не сказал, я запомнил навсегда. Для кого-то она, возможно, недорогая молодая шлюха, разнузданная развеселая потаскуха. Для меня она память о самой прекрасной женщине, какую я видел, о счастье, весело подаренном ею, напоминание о том, что женщина — это как небо, как море, как благодать. Для всех.
Лихая, беспутная волшебница, она вершила таинство вхождения в удивительный мир, о котором мы в молодости думали всегда, неотступно, темно и сладко, как верующие о загробной жизни.
You are welcome. Добро пожаловать…
— По-моему, ты уже и без меня придумал подарок боссу, — легонько потолкала меня в плечо Лена.
— Нет, не придумал, — вынырнул я из воспоминаний. — Я вспоминал о подарках нашей молодости. Думал о женской красоте…
— Ну ты даешь! — восхитилась Лена. — О женской красоте — применительно к дню рождения босса? Или безотносительно?
— Относительно! Как всякий стареющий козел, я стал подолгу рассматривать баб…
— Это хорошо! — одобрила Лена. — Повышает гормональный тонус… К чему рассказываешь?
— Хочу спросить. У меня такое впечатление, что с улиц Москвы исчезли красивые девки. Это факт? Или это старческая мизантропия?
— Это факт, — пожала плечами Лена. — Нормально…
— Куда делись?
— Ну, одна, например, сидит рядом с тобой, — усмехнулась подруга. — Другие — в попутных и встречных машинах, отечественных и иномарках, в такси и персоналках.
— А чего это они все вдруг так автомобилизировались? — искренне заинтересовался я.
— С того, что в этой стране теперь рынок. Не социализм, при котором все одно — уродка иль красотка, была бы только патриотка! Сейчас красота наконец и у нас стала товаром. И естественно, имеет цену…
— А какова цена-то?
Лена раздавила в пепельнице окурок, медленно, улыбаясь — не то всерьез, не то шутя, — сказала:
— На рынке, Сережа, не бывает фиксированных цен. За сколько продашь! Поэтому они не шастают по тротуарам с авоськами в руках, а сидят в дорогих офисах серьезных контор, снимаются в рекламе, топ-моделят, рвутся на телевидение, а некоторые — пока я тут шоферю у тебя — нежатся на пляже в Ницце. Усек?
— Усек…
Не знаю, может быть, она права. Вообще это похоже на правду. Красота — это дар, физиологический талант. Талант ученого, или торговца, или скрипача имеет цену. А почему красота — самый редкий и самый востребованный в мире товар — не должна иметь цену?
У нас, слава Богу, она не имела цены. Может быть, потому, что, как говорит Хитрый Пес, тогда не было реальных денег. А может, потому, что не было ничего дороже — приценить не к чему было.
Пустое. Я многого не цепляю, у меня странное чувство, будто я лечу по касательной к этой жизни. Не сопрягаюсь.