Умножающий печаль
Шрифт:
Александр Серебровский: фатва
— Вот это он просил передать. Срочно!.. — сказала мать, протягивая маленький сверток.
— Можно мне? — ловко перехватил сверток Серега, внимательно осмотрел его, прикладывал зачем-то к уху — слушал, осторожно снял пластиковую обертку, понюхал, положил на стол, засмеялся: — Проверено, мин нет! Но лучше давай я посмотрю первым…
Серега осторожно развернул пакетик — там был кусок засохшего черного хлеба, густо присыпанного каким-то темным порошком.
— Что
— Мне кажется, это перец, — сказал я. — Черный перец…
— Перец? Зачем? — удивилась мать. — Ничего не понимаю!
— Шутка, — сообщил Сергей. — Глупая шутка…
Мать смотрела на него недоверчиво.
— Сережа, ты думаешь, что ради дурацкой шутки Кот вызвал меня в собес? И мне не показалось, что он в веселом расположении духа…
— Мама, ты обещала дать нам по стакану чая, — напомнил я.
— Ой, Сереженька, Саша, простите меня ради Бога! Ничего голова не держит… — Семеня, она направилась на кухню, а я приказал-попросил Серегу:
— Говори…
— Это — фатва, блатная черная метка, — вздохнул Сергей и добавил. — Предупреждение о смерти…
Я взял хлеб, покрутил в руках, снова принюхался к перцу, пожал плечами и бросил горбушку на стол.
— Идиотизм! Пошлая оперетта! — У меня было ощущение, что меня насильно, против воли вволакивают в какое-то дурацкое стыдное действие. — Наш друг никогда не отличался тонкостью вкуса…
— Оставь! Сейчас не до этого, — сказал Серега, и мне не понравился его голос.
— Ты обеспокоен? — спросил я.
Серега мгновение колебался, а потом твердо сказал:
— Да! Честно говоря, я до сих пор думал, что ты сгущаешь краски. Но…
Вот тебе и возвращение в отчий дом! Родительское гнездо, вершинное достижение в жизни моих стариков, местожительство, которое я ненавидел.
Н-да, ничего не попишешь, ведь мои родители — люди штучные. Мать — человек с принципами, а отец был с представлениями.
Эта малогабаритная двухкомнатная квартира в Северном Измайлове есть не просто жилище добропорядочных служивых советских интеллигентов — когда-то она была наградой, государственным даром за выдающиеся заслуги моего отца.
Четверть века назад почтовый ящик, в котором он служил конструктором, зафигачил в космос какой-то невероятно хитрый пердячий снаряд — мол, оттель грозить мы будем шведам, американцам, сионистам и всей остальной враждебной нечисти. А может быть, и не грозить, а шпионски подсматривать, не влияет, — работу высоко оценили партия и правительство. На институт пришла поощрительная разнарядка наград: на усмотрение начальства надо было составить в пределах выделенной квоты список учрежденческих героев — кому ордена, кому госпремию, а кому жилье.
Отец, проживший всю жизнь с твердым представлением, что интеллигент не может ни у кого ничего просить, мучаясь от унижения и стыда за свое недостойное поведение, пошел к директору их закрытого института —
Зная, что отец никогда не станет торговаться, спорить и скандалить, институтские жуки-хозяйственники впарили ему вместо новой квартиры вот эту — «за выселением предыдущих жильцов».
Обычная хрущевская «распашонка», в большую комнату — целых 17,5 метра — выходили двери из прихожей, санузла и крошечной кухни. И запроходная спальня — 13,7 метра.
Мы все были счастливы, мы жили в хоромах.
Когда отец умер, я уже был взрослым парнем-студентом и, понимая, что на мать в этом смысле надежды нет, попытался через бюро обменять квартиру.
Мне помогали Серега и Кот Бойко. Боже, каким истязаниям подвергали нас обменные контрагенты!
— Санузел раздельный?
— Нет, смежный, — гордо отвечал Серега.
— Паркет?
— Нет, линолеум, — пренебрегал я чепухой.
— Лифт есть?
— Нет, но у нас легкий четвертый этаж. Я за двенадцать секунд с велосипедом поднимаюсь, — успокаивал их Кот.
— Комнаты изолированные?
— Нет, смежные, но в спальне стенной шкаф.
— Мусоропровод?
— Нет, но сборник прямо у подъезда. Пищевые отходы вывозят на правительственный пункт откорма свиней, — заверял Серега.
— Дом кирпичный?
— Нет, панельный. Очень красивый! — вдохновенно лгал я.
— Высота потолков?
— Два шестьдесят. Может быть, даже больше…
— Какого же черта вы людям голову морочите! — орали они так, будто я назло им выстроил такую хибарню.
Я скидывал последний козырь:
— У нас есть балкон! Очень хороший!
Но они уже не слушали. Серега, с детства отличавшийся коммерческим идиотизмом, долго думал, потом предложил:
— Надо все разговоры начинать с балкона. Балкон нормальный…
Но скоро пришли из домоуправления, балконную дверь опечатали и забили гвоздями. Из-за проржавления арматуры в районе имели место факты обрушения балконов с жертвами — объяснили нам.
И я махнул рукой.
А лет десять назад, когда мне уже не надо было обращаться в бюро обмена, знакомые ловчилы-домопродавцы подыскали мне для матери прекрасную квартиру во Вспольном переулке. Но моя мать — женщина с принципами. Отказалась.
— Это будет непорядочно по отношению к твоему отцу… Все, что было в нашей жизни, мы разделили поровну… Глупо начинать мне барскую жизнь, когда его нет…