Умножающий печаль
Шрифт:
Мол, давайте, как в мазурке — кавалеры меняются дамами! Дорогая Люда, моя незабвенная подруга перешла к вашему герою-супружнику, а вы отходите ко мне! Танцы продолжаются! Веселимся до упаду!
А тут вдруг и небольшой радиоприемник на шкафу негромко и проникновенно доложил нам:
— …радио «На семи холмах»… Режиссер Сергей Ордынцев… сериал… «Верный Конь, Хитрый Пес и Бойкий Кот…»
Погоди, Серега, отстань, сейчас не до кино. Танцы пока в разгаре. Я со смешком предложил:
— Присядь, подруга! Поговорим — мы
Люда пронесла себя в огромное «банкирское» кресло, закурила сигарету «Картье», спросила:
— Выпьешь? — и видок у нее был такой, что я мог попросить только стакан выдержанного, хорошо настоянного раствора мышьяка.
— Не-е… На работе не пью.
— А ты здесь, у меня, на работе?
— Скажем так — с деловым визитом, — ухмыльнулся я.
— Пришел за долгами своего дружка, моего бывшего мужа? — недобро прищурясь, спросила Люда. Удивительная, невыдыхающаяся, нелиняющая сила старых предубеждений по-прежнему бушевала в ней.
— С моего друга, твоего бывшего мужа, долги можно получить только на Новодевичьем, — попытался я ее успокоить.
— Думаю, долго ждать будешь, — заверила твердо Серебровская.
— Может быть, — пожал я плечами. — Главное, чтобы время ожидания оказалось короче моего жизненного срока…
— А вот этого, как любит говорить мой бывший муж, уверенно обещать тебе не могу. — Она кивнула на радиоприемник, вещающий обычную рекламную чепуху: — Дурачок Серега Ордынцев думает, что он — режиссер предполагаемого спектакля… А режиссер у нас один…
— Не пугай! — схватился я в ужасе за голову.
— Смейся-смейся, пустомеля! Сашка назначает нас на роли друзей или врагов, он приближает нас или прогоняет со сцены, он велит нам быть героями или злодеями. Он дарит нам свою любовь или… Рассердится — велит убить…
— Не преувеличивай! — веселился я. — Бог не выдаст, свинья не съест.
Людмила тяжело вздохнула:
— Да, так все время и рассчитывали, и надеялись… А Бог выдал, и свинья сожрала… — Она нервно давила в хрустальной пепельнице сигарету и сразу же чиркала зажигалкой, закуривая новую. — Кот, тебе в лагере круто довелось?
— Люда! О чем ты говоришь! Не смеши меня и не жалоби! Три года всего! Да я их на одной ножке простоял!
Она усмехнулась грустно, и в лице ее появилось нечто человеческое.
— Я забыла, что ты, хвастун, не жалуешься! — Она помолчала, потом тихо сказала: — Если можешь, прости — я к тебе плохо относилась всегда… Думала, что ты Сашку с толку сбиваешь. У тебя ведь всегда на уме только пьянь да блядки были…
— Как вам не совестно, мадам! А фарцовка? Пламенный комсомолец-негоциант Кот Бойко! А карты? А бега? Мало забот было?..
— Да, ты был человек очень занятой, ничего не скажешь…
В глазах у нее была печаль — она явно жалела, что не может, как в давние времена, снова исключить меня из комсомола. Люда была в те поры секретарем Свердловского райкома
Такой ужасный упрек вызывал у меня нестерпимую боль.
Я предлагал старшим товарищам доказать свою верность идеалам. Я обещал повеситься или застрелиться из вражеского пулемета, как наши комсомольские бабушка и дедушка Зоя Космодемьянская и Александр Матросов. А они все равно упрекали меня в неискренности. Они кричали в гневе: «Этот проходимец смеется над нами!»
Конечно, я бы забил болт на них на всех, но меня могли выключить не только из комсомола, но и выпереть с треском из сборной, и Хитрый Пес отправился к Люде отмазывать меня — он был гений всякого рода разговоров с начальством.
Пришел, увидел, пошутил.
Поговорил, понял, полюбил.
Сошелся, трахнул, женился.
С помощью Люды, ее громадных повсеместных связей мы потом разворовали половину городских денег. Золотая пора: идеи наши — бензин комсомольский, общественный, партийный, государственный — чужой, одним словом. Ушли те времена…
— Ах, если бы можно было что-то вернуть! Я боялась, что ты у меня мужа из дома сгонишь, а вышло совсем по-другому, — с горечью говорила Люда, и у нее на глаза наворачивались слезы. — Твоя ненаглядная и тебя кинула, и меня из дома выбросила…
— Люда, не люблю я говорить об этом, не хочу вспоминать ничего, — мягко остановил я ее.
Она смотрела на меня долгим сверлящим взглядом, качала головой:
— Мне-то не ври!.. Тебе и вспоминать ничего не надо — ты об этом никогда не забываешь, каждый миг помнишь. И живешь в том же аду, что и я… Колдунья, ворожея твоя Марина…
— Не моя, — сказал я.
— Нет, Кот, я баба, я все про это понимаю… Марина всегда будет твоя!.. Далекая, чужая, недоступная, а сниться по ночам будет только она. Ворожбу она знает, приворотное чудо… Ненавижу ее, презираю, могла бы — убила, а все равно знаю: есть в ней страшная сила чародейская…
— Не преувеличивай! — Я резко встал, достал из кармана дискету. — Ни с кем и никогда я не говорю на эту тему. Даже с тобой…
— Особенно со мной! — подняла палец Серебровская. — Мой муж…
Я перебил ее:
— Твой муж, мой бывший брат, — из породы людей-чертей. Он — бес! Бес Пардонный… И меня не устраивает роль солиста на ниточках в кукольном театре моего друга. Хватит, надергался! Поезжай срочно к своему бывшему мужу и передай ему эту дискету…
— Какой-нибудь скелет в шкафу? — горько усмехнулась Люда.