Университет вредной магии. Пособие по выживанию
Шрифт:
– Да-да, – апатично раздалось из дерева, – знаю-знаю, новый староста чертового общежития, там все здоровски, просто-таки эльфы с досады плюются, да. Бумажонку-то мне киньте, потом подберу, ага.
Вот черти, домовых, и тех достали, а!
– Да, это я, Григорьева, – пытаясь хоть как-то на метлу вскарабкаться, сообщила домовому. – А там все плохо, эльфы – те вообще бы на суку после такого повесились, и они это – самогон же гонят прямо в общежитии!
В стволе дерева стало как-то очень напряженно
– Фу, срамота, – высказались не ноги. – Чай, только на метлу села?
– Ага, – отозвалась я, предпринимая титанические усилия, чтобы не свалиться.
– Ну, стало быть, залетай, Григорьева, – смилостивился домовой.
– Станислава я, – выдохнула, когда метла осторожно влетела.
– Стаська, стало быть, – решил домовой. – А я Никодим. Водку будешь?
Тут я попросту разжала пальцы и бухнулась на пол. Благо, падать было не высоко. И уже там, лежа на теплом древесном полу и разглядывая аккуратное жилище, выдохнула:
– Буду. Чай малиновый. Есть?
– Есть, как не быть, – усмехнулся домовой.
У Никодима мне очень-очень понравилось. Три круглых окошка давали много света, сам дом был очень теплый, атмосфера дружелюбная, столик светлого дерева, а на столе книга… из серии про «Как…», в смысле это была «Как приструнить чертей».
– Да давить их, гадов, надо! – в сердцах выдохнула я.
И с этого момента между мной и старшим домовым установилось абсолютное взаимопонимание.
Спустя час, три чашки чаю для меня и пяти стаканов водки для него дядь Никодим учил меня жизни:
– С подарками ходить начнут – гони!
Я понятливо кивнула, да что там кивнула – я записывала. Для чего мы выдернули из книги несколько листов, а домовой мне от щедрот душевных цельный огрызок карандаша выдал.
– Угрожать станут – не слухай, – продолжал дядь Никодим. – Ты вот что обмозгуй, Стасенька, на территории университета меж студентами драки да побоища ни-ни. Записувай.
«Драки ни-ни», – послушно записала я.
– А вот коли порядки наведут, тады и подписувай… на денек, стало быть.
«На денек можно» – торопливо записала, и мы с домовым похихикали, подленько и гаденько очень.
Ибо чертей ждали суровые времена.
– И сколько так чертей мурыжить можно? – поинтересовалась я.
– Неограниченное количество предписаний, – обрадовал меня дядь Никодим.
Мы, стало быть, собирались вновь подленько похихикать, но тут в дом постучали. Не в двери там, не в окно, а в дом. Отчего дом весь задрожал.
– Входи уж, – отозвался домовой.
И в комнату вползла голова нечта – огромная, темная, двенадцать глаз мигнули красным, и она, голова, вопросила:
– Договор?!
– Нема договора, – хихикнул дядь Никодим.
– Черти! –
– Действуй согласно инструкции, – весело посоветовал домовой.
– Понял, – еще один рык.
И чудище убралось из домика.
– Ну, за успех! – провозгласил домовой.
Мы чокнулись, я чашкой с чаем, он кружкой с самогоном, и выпили.
– А что, дядь Никодим, давно ли вы в УВМ служите? – спросила я.
Домовой ухнул, закусил огурчиком соленым, после подпер щеку кулаком, взгляд его затуманился, и начался рассказ:
– О ту пору, как молод был, жил я в деревеньке Утятино, домик мне выделили знатный, ведьминский, и, стало быть, зажили мы с Ульяной Никиморовной душа в душу. Она на ночь на облет владений своих, я ей и приберу, и с котом Борькой дров натаскаю, и тесто замешу, и пирогов напеку румяных. А она вернется, раскрасневшаяся с мороза, румяная, что яблочко наливное, улыбнется белозубо да и впорхнет в избушку-то, а у нас уж и пироги, и самовар. И сидим, до рассвета чаи распиваем, о жизни да о делах разговоры всякия…
Он вдруг умолк. А я жадно спросила:
– Дальше? Дальше-то что было, а?
– Дальше, – дядь Никодим тяжело вздохнул. – А дальше, Стаська, случилось горе-горюшко – заехал в деревеньку нашу боевой маг.
– Ой, – вскрикнула я.
– То-то и оно, что «ой», – домовой сник. – Закружилось у них, завертелось, не вернулась под утро моя Ульяна, токмо к закату пришла… Глазки-то шальные, на щеках румянец, да не с морозу, коса расплетенная, губы, губы-то пунцовые и улыбка така, что не сходит. И, стало быть, заговоришь с ней, а сидит, в одну точку глядит, словно в неведомое, да улыбается.
– И. и. и что? – спросила отчего-то шепотом.
– А чего уж тут рассказывать – и ничего, – в сердцах ответил Никодим. – День ходила счастливая, второй да пятый, а опосля маг-то тот с нечистью болотной разобрался, ведьму-то поцеловал, по заду шлепнул, сказал: «Бывай, красавица» да и был таков.
– Ох ты ж черт!
А что тут еще скажешь? Черти – они гнусные, прям как эта ситуация.
– Ой, и тосковала она, ох и плакала, чуть волосы на себе не рвала. Исхудала вся, одни глаза-то и остались, уж как не выплакала, я и не ведаю.
Мы помолчали, после я спросила:
– А потом? Потом что было-то?
– Потом. – лицо домового стало вдруг жестким, – ушла она, Стасенька. Точнее будет – улетела. По ночи, не прощаясь.
– Куда улетела?
– Дак к нему, в столицу, – дядь Никодим плеснул себе еще. – Это я все потом узнал, от знакомого домового. Прилетела она к этому, чтоб его черти порвали, любовь она, Стась, гордости-то лишает. Да только зря летела, у него таких ведьм две штуки, покорные, красивые, а что гордость давно забыли, про то и речи нет.