Университетская набережная
Шрифт:
В гостинице Ленинградская Крылов при мне не бывал и до Питера если и добирался, то иными, одному ему ведомыми, путями, но рассказы о наших визитах в Северную Пальмиру слушал с удовольствием и пониманием, а иной раз, и с завистью. Вне всякого сомнения, толк в таких вещах он понимал. Поэтому, когда в очередной раз возникла мысль навестить город Санкт-Петербург, Крылов, к моему вящему удовольствию, не нашёл в себе сил отказаться.
– В пятницу получаю анализы, и вечером едем! – объявил он.
Оформление проездных документов, как старший
Спорить с Крыловым не пришлось, хотя такой подход был несколько против правил, поскольку в Питер мы, по обыкновению судебной практики, добираемся по одиночке, там, в урочный час встречаемся в условленном месте, интересно проводим вечер и весёлой компанией возвращаемся домой.
Однажды в полном составе мы провели в Санкт-Петербурге только 40 минут, да и те, на Московском вокзале. Один из нас приехал в субботу на Р-200, а другой немного позже уезжал Николаевским экспрессом, ибо в воскресенье его ждали в Москве дела неотложного свойства.
Чуть в стороне от основного пассажиропотока мы накрыли неким подобием скатерти краешек телеги, на которой электрокары развозят по перронам крупногабаритный багаж, и отметили это дело. Вначале прибытие, а потом и проводы. В тот вечер каждый имел к телеге неограниченный подход. Иконина и другие из местных товарищей бегали в лабаз только за газировкой. Всё остальное на телеге было.
Анализы, а точнее, их результаты Крылов, конечно же, получил, но ни в ту пятницу, ни в другую так никуда и не поехал. Прислал по Интернету записку из четырёх слов и закрыл тему.
Не судьба.
2. Город, как предчувствие
А белые ночи стояли бесподобные. В залив, правда, не выпускали, но на Неву, а проще говоря, в её эстуарий, из канала выйти разрешили. Когда развели мосты, по фарватеру со стороны Великих Северных озёр хлынула лавина, иного слова не подберу, до того скрывавшихся где-то в недрах материка судов класса «река-море».
Выдерживая строй, с минимальными интервалами, на приличной скорости, бесконечным и мощным потоком шли они вниз по реке, превышающей своей полноводностью, как украинский Днепр, так и германский Рейн, даже после впадения в него знаменитого Мозеля. А разведённые мосты салютовали этой лавине дружно вскинутыми кверху пролётами, навсегда впечатавшими свои чёрные силуэты в сетчатку сожжённых дисплеями мониторов наших обугленных органов зрения.
Не самые, казалось бы, представительные корабли российского флота, суда эти наполняли душу непонятной гордостью и первыми крохотными ростками понимания, личинками того туго спелёнатого в куколку абсолютного знания, которое только и способно вразумить, что есть настоящая морская держава и почему именно здесь, на плоских заливаемых при наводнении островах, построен этот город.
Город, сумевший изяществом и красотой затмить, а то и укрыть от постороннего взгляда свою могучую «производственную», как говорят марксисты, составляющую - истинную суть северной столицы.
Видимо, по аналогии в памяти всплыли родительские рассказы, как осенью 1956 года в сторону западной границы перебрасывали войска
Одно место на нашем крохотном плавсредстве пустовало. Пару оставшихся свободными одеял мы использовали для дополнительного утепления, подпихнув их под наиболее уязвимые части своих худосочных тел. По-братски доделили и Джонни Уокера.
На траверзе Петропавловской крепости возникла идея потанцевать, поскольку, какую ни наесть палубу наше утлое, но подвижное судёнышко всё же имело. Фёдоров и Волков заиграли что-то слишком умное, поэтому, катер, хотя и начал первым, но в такт попасть не сумел. Его стало шатать и болтать, причём, одновременно.
Будто живой, он рыскал из стороны в сторону, приседал и подскакивал на потревоженной, густо покрытой волнами стекловидной Неве. Её как по шву до придонных стремнин лемехом распороли вдоль продольной оси и вывернули наизнанку мокрые форштевни остроносых сухогрузов, безмолвно проносившихся мимо нашего хлипкого дансинга.
Чтобы удержаться на пятачке размером с носовой платок Веры Слуцкой, не сковырнуться головой вниз и не нахлебаться глубоких и тёмных забортных вод, танцевать приходилось, мёртвой хваткой вцепившись друг в друга, что мы и делали под присмотром молчаливого капитана, без всякого удивления взиравшего на происходящее. Только когда прощались, кэп буркнул себе под нос, что наша пластинка ему понравилась. Остальное, видать, и подавно - надо было слышать ту музыку.
В Гавани проходила международная выставка военных кораблей (или что-то в этом роде). По дороге заглянули на юридический факультет , чтобы передать на кафедру одну двухсотстраничную книженцию в жёлтой обложке. Несмотря на воскресный день, дверь была не заперта.
По причине вступительных экзаменов позади неё за турникетом в свои законные выходные восседали две сварливые тётки. Нет, не узнала Родина-мать одного из пропащих своих сыновей. Сославшись на завальцованную в мутный плексиглас выписку из инструкции, эти особы, точно опасаясь заразы, решительно отказались брать книжку в руки и, тем более, передавать её кому бы то ни было.
Пришлось звонить домой Гребенщикову. Тот вылез из ванной и с пол пинка разрулил тупиковую ситуацию. Стоявшие насмерть гарпии моментально подобрели, и самая непримиримая из них со всеми признаками живейшего любопытства, опередив свою товарку, первой вцепилась скрюченными пальцами в образчик московского полиграфического искусства, ещё сохранявший меж своих страниц запах свежей типографской краски. Могу себе представить, какое её ждало разочарование.
На Васильевском острове убирали рельсы. На Среднем проспекте разобрали и закатали в асфальт самую большую в Европе трамвайную развязку, пути остались только на Сьезжинской линии, чтобы от Адмиралтейства через Дворцовый мост дребезжащий рельсовый транспорт на электрической тяге мог перебраться на Петроградскую сторону. На чей-нибудь век этого должно хватить. На наш уже нет, поэтому билеты на трамвай я брал из расчёта «Панкратов минус один».