Унтовое войско
Шрифт:
— Эй, кол тебе в рот! — орал тот, что встал возле прогона. — Слезавай с коня, так твою так!..
Остальные сбавили бег, с поднятыми кольями приближались к казаку.
— Слезавай, — повторил задыхаясь ближний мужик в широких портах. — Жизнь твою не тронем, а одежда, обутки наши.
Кудеяров вынул пистолет из кобуры. Те двое остановились. Ввалившиеся щеки, трясущиеся рты… В глазах отчаяние, слезы…
«Беглые, — подумал Кудеяров. — Заберут все… до ниточки. И мерина заберут, и оружие,
— Не подходи, а то стрелю, — сказал он, поднимая пистолет. — Освобождайте дорогу! Худо будет!
— Нам, казак, хуже некуда… Так и так погибель.
Это заговорил старик с вытянутым, изможденным лицом. Ноги его дрожали, по длинному синюшному носу обильно стекал пот. Старик опустил кол на землю, опираясь на него, как на посох.
— Шилохвостка ты, аника-воин, — беззлобно проговорил Кудеяров, успокаиваясь. Нападающие оказались не столь грозными, как ему сначала показалось. «Старик от ветра упадет. Этот, что в широких штанах, хоть и покрепче, а тоже не ахти какой воин, зуб на зуб не попадает. Вот этот у прогона…»
Он не успел ничего додумать про третьего, как тот с криком: «Псюга, палач!» — бросился на казака с поднятым колом. Кудеяров выстрелил, не целясь. Бегущий ткнулся в землю, перекатился через себя… Сколько-то времени он лежал неподвижно, затем руки его зашевелились, он поднял лохматую черную голову и зашипел хриплым простуженным голосом:
— Псюга! Стреляй… Казни, добивай!
Он заколотил в неистовстве кулаками по кучам старого навоза и крупные слезы текли по его грязным щекам.
Кудеяров двинул коня на беглого в широких портах, тот с испугу попятился, не зная, что ему делать, и казак саблей выбил у него кол из рук.
Старик сам кинул свою жердину, понимая бесполезность сопротивления.
— У-у, волчья сыть! — стонал на земле раненый.
Кудеяров перезарядил пистолет, достал веревку из переметной сумы и велел старику, чтобы тот связал руки своему сотоварищу. Старик покорно исполнил то, что ему велел казак. Тогда Кудеяров спешился и связал руки старику.
Раненый чернявый мужик выкрикивал басово:
— Добивай сяшкой! Секи голову!
В округлившихся невидящих глазах была безысходная горесть.
— Отпусти нас, господин казак! — прошамкал старик. — Просим именем господа нашего Иисуса Христа… Во имя честного и пречистого тела… во имя честной и пречистой крови христовой…
Ванюшка криво усмехнулся:
— О пречистой крови христовой баешь, а меня порешить собирался. Иль у меня кровь-то бесова?
Чернявый мужик крикнул старику:
— У кого волю просишь? Зри — воротник-то его мундирный красный… Пропитался кровушкой… Все они, казаки, на милость неподатливы, урожденные
Старик вздохнул:
— Живем — не люди, умрем — не покойники!
Ванюшка спросил:
— Откедова, утеклецы, будете? С этапной партии или с рудников? Чео замолкли? Сдам в арестантский дом, имена, прозвища ваши сыщутся.
Раненый заскрежетал зубами, перевалился на спину, ругаясь про себя.
— Ногу бы ему перетянуть, — попросил беглый, у которого Кудеяров выбил саблей кол. — Изойдет кровью-т… Ефим? А, Ефим? Попроси господина казака сделать божецкую милость…
— Ладно уж, сделаю, — буркнул Кудеяров.
Жалко ему что-то стало повязанных и униженных бродяг. Забыл, что вот только-только сам от них спасался, в полном испуге был.
Подошел к чернявому: «Ну, раб божий Ефим, показывай». Потянул за голенище унта. Ефим застонал. «Больно? Или резать обувку?» Ефим замотал головой: «Тяни».
Стянул кое-как. «Ну, божий разбойничек, повезло тебе, — посочувствовал Кудеяров бродяге — Кость целехонька. Пуля-то в пролете занизила, поторопился я нажать курок, а то бы плясала твоя душа в обнимку с чертями».
Ванюшка прикинул: «Чем же перевязать ногу?» Вынул из сумы холщовый мешочек, подержал, крякнул, начал вытаскивать из мешочка хлеб, картошку, лук, яйца и складывать весь свой путевой провиант обратно в суму.
Беглые смотрели на него во все глаза. Кудеяров достал из кармана нож, распорол мешочек, потряс его, похлопал ладонью, выбивая сор и пыль.
— Ты, дедко, поищи поблизости подорожникову траву, — сказал Кудеяров. — Знаешь таку? Да не вздумай сигануть. Не то смотри! Стопчу конем…
— Избавил бы мои рученьки от мучениев, — попросил старик. — Режет, боль по всем костям… Куда я сигану?
Кудеяров поглядел на него — тщедушного, хилого, с бледными впалыми щеками, с ногами, подгибающимися в коленях — и развязал путы с рук. Вдогонку повелел:
— Паутины поищи в избе.
Старик, прихрамывая, заторопился со двора. Ефим молча сидел, прислонившись к изгороди. Глаза его были закрыты, он тяжело и прерывисто дышал. Тот, что был в широких портках, вдруг пал на колени перед казаком, залопотал скороговоркой;
— Дай поисть, казак! Поисть, поисть!.. Живот выворачивает, оголодали — терпенья нет. Кинь кусочек, опосля убей хоть… Скус хлеба забыл, напоследок хоть… Поубивают нас на Каре. Перед смертью хлеба хочу… картохи. Исхудали так, что порты ползут.
Он завыл и затрясся, заламывая связанные руки, заелозил на коленях.
— Михайла! — позвал его раненый. — Терпи… Молитву читай, не вой по-жеребячьи, бо есмь от рождения ты человеце.
Ванюшка пятился от елозившего на коленях Михайлы.