Унтовое войско
Шрифт:
Лама стал произносить проповедь о доброте улусников, исповедующих учение Будды. Чтобы попасть в касту добрых, следовало почаще подавать подаяние, иметь под собой для сиденья только кошму или циновку, не иметь запаса пищи, иметь шерсти на одно одеяло, пользоваться тем, что имеется в мусоре, пребывать без крова в пустыне или под деревом, сидеть с подогнутыми ногами…
— В нашем улусе полно добрых людей, — переглядываясь, говорили старики. — Такую проповедь легко соблюдать.
Затем лама заговорил о различии понятий «стремление к богатству» и «стремление к обладателю богатства». Его мысли сводились
Старики попросили рассказать о теле Будды.
Лама охотно отвечал, что плечи у Будды широкие, туловище, как у льва. Имеет он все сорок зубов исключительно белых и ровных, глаза подобны сапфиру, ресницы, как у быка, язык длинный и красивы», лицо украшено невидимыми волосинками.
Лама еще долго перечислял достоинства тела Будды, и все устали его слушать.
Норбо, заметив в толпе Бутыд, пробрался к ней и шепнул:
— Выходи за меня замуж! Видела, как лама указал на меня пальцем? Я буду жить в раю и моя жена вместе со мной.
Бутыд передернула плечами, посмотрела на маленького Норбо сверху вниз:
— Иди просохни, а то, как мышь, мокрый…
— Смотри, пожалеешь! — Норбо от злости потемнел лицом. Бутыд, не ответив ему, отвернулась. Голос у Будды подобен голосу дракона! — долетел до нее восхищенный крик ламы. — Походка, как у быка — вожака стада.
Она вспомнила, что в такой же тихий солнечный день мимо ее юрты проезжал казак на вороном коне и попросил напоить его водой. Бутыд могла бы ответить, что в юрте нет воды и заняться своими делами — строгать стрелы из березовых брусков. Но она повела его почему-то к ручью, ей не хотелось отпускать от себя так скоро этого незнакомого ей всадника. И потом она не раз думала о нем, не понимая почему.
«Очир! Очир!..» — шептала она па разные голоса и, прислушиваясь к звукам своего голоса, чувствовала, что ей приятно произносить его имя.
— Руки разукрашены благородными узорами любви к живым существам и счастливыми рисунками! — выкрикивал лама перед стариками и старухами.
«Узорами любви, — отдалось в голове Бутыд. — Узорами любви».
Да-да. Она видела эти узоры… тогда… в ручье, в холодных, как лед, струях. Это было так давно! Очир обещал приехать, когда зацветет ковыль, и он приехал, но… ее не было в улусе. Он отдал брату пойманную им где-то лошадь. Где он? Что с ним? Неужели все дороги, по которым он ездил, пролегли в стороне от улуса Кижи? Неужели все ручьи, из которых он сам пил и поил своего коня, протекали вдали от улуса Кижи? Неужели все девушки, на которых он засматривался, жили, где угодно, только не в улусе Кижи?
— Если не пойдешь за меня, — звучал в ушах голос Норбо, — выдадут тебя за сына главного тайши Дампила.
Где же Очир? Как хочется видеть его вороного коня! Как хочется потрогать руками мохнатую шапку с голубым, как небо, верхом! Как хочется слышать его резкие, запальчивые слова о том, что он докажет свою удаль, храбрость и свою удачу!
— Лоб у Будды красиво поставлен, — тянул свое лама. — Органы чувств не расстроены. Глаза подобны лепесткам лотоса.
А Норбо все топтался рядом, не уходил, шептал горячечным ртом:
— Хромой Дампилка хвалился на надане [40] ,
Бутыд надоело его слушать. Она взяла Норбо за ворот халата, притянув к себе:
— Куда вы оба годитесь? Слепой хромого на руках таскает… Уйди, а то подниму на руки при всех!
Маленький, тонкошеий сын старосты побледнел от обиды, сжал кулачки, забрызгал слюной, но отошел от Бутыд.
40
Гулянье.
Ночью в юрту Муртоновых вошли стражники главного тайши Бумбы Юмсараева, подняли с постели Бутыд, велели ей одеваться и ехать с ними. Ошира, пытавшегося схватить нож со стены, ударили нагайкой по голове — раз и другой… Обливаясь кровью, тот упал на кошму.
Всю ночь ее везли в закрытой кибитке. Останавливались только для смены лошадей. Стражники молчали, не спрашивая Бутыд ни о чем и не отвечая ей.
Слышно, как переехали бродом реку — прошумела рассекаемые колесами волны, простучали копыта по гальке… Поднялись, на берег, запахло дымом.
Кибитка остановилась, стражники поднялись.
— Выходи!
«Как родилась — не помню. Как умру — не знаю», — подумала Бутыд.
На лужайке, в тени старых раскидистых берез, стояла юрта из белого бархата. Дверь выделялась красной окантовкой. Наверху трепетал желтый флажок. Вся степь за юртой была заполнена отарами овец, косяками лошадей, стадами коров и верблюдов.
Стражники провели ее в юрту, где было прохладно к полутемно. На хойморе она разглядела Дампила. Он сидел на подушках в светло-зеленом халате и замшевых сапожках. Брови у него, как и усы, закручивались вверх, что придавало лицу его удивленно-бравое выражение.
Бутыд еще в дороге догадалась, кто послал тайшинских стражников.
— Я люблю в тебе женщину, — проговорил он, — но ненавижу в тебе нищенку! Будешь моей второй женой.
— Если твоя стрела пролетит дальше моей, то я буду твоей женой.
— Хватит! — закричал он, округляя глаза. Я это уже слышал, но нынче твое хвастовство не взрастит тебе плодов.
Да, он это уже слышал. Он сватался к ней прошлым летом, и она при общем смехе улусников обещала стать его невестой при условии, если он пошлет стрелу дальше, чем она.
— Я вытравлю из тебя все супротивное, оставлю лишь женское… Ты будешь рожать мне наследников, продолжателей моего рода. И горе тебе, если ты не принесешь мне сына!
— Я желаю, чтобы ты вознесся поближе к солнцу, лишь бы оказался подальше от меня.
— Ха! От богатства еще никто не отворачивался. Всякий бурят посвистывает, судя по тому, сколько у него лошадей. Видела, сколько лошадей и скота пасется в степи? Это все мое! Отец поделил свой скот на шесть стад: четыре его жены — четыре стада, пятое стадо мое и шестое его самого. Но если тебе этого мало, — он махнул рукой в сторону, где простиралась степь, — я упрошу отца поубавить поголовье скота у его жен и собрать для тебя отдельное стадо. У нас в роду будет стадо твоего имени! Тебе и этого мало?