Унтовое войско
Шрифт:
А вот уж потом, как подружимся мы с Иваном Евграфовичем, тут я ему при случае и скажу о том беглом буряте Цыцикове, что ведь бы, уважаемый Иван Евграфович, допустили промашку. Надо было запросить начальство, а вы чуть было не забили до смерти того секретного бурята, и где он теперь со своими секретами, никому не ведомо. Ну, как об этом узнает его превосходительство? Что будет-то? Вот и будет тут подцеплено последнее колечко у цепочки. Некуда деться Ивану Евграфовичу.
Ай да Крюкин! Ну и Крюкин! Вот удружил с подряд дом, так удружил. Приехал строить деревянные дома, Егор Андриянович, а выходит, что возносишь ты золотую хоромину! Только кому?»
Лапаногов,
Игроки уже храпели на диване и в кресле, и даже на полу в коридоре — всюду, где застала гостя последняя рюмка.
Ситников, оттопав ноги в плясе, пытался петь:
Разбей бокал, В нем нет вина… Коль нет вина, То нет и песен!Лапаногов незаметно для гостей оделся и вышел.
Поутру Разгильдеев поднялся в черной меланхолии — готов ризы на себе разодрать. Приказал вывести на площадь горных рабочих, мастеров, штейгеров, надзирателей, каторжан. Хватит милосердствовать! Довольно потачек! Каторга думала, что конец Разгильдееву — ан ошиблась!
Он мигом вспрыгнул на сиденье тарантаса, оглядел молчаливых артельщиков, шеренги казаков при ружьях с примкнутыми штыками.
Будем золото добывать или нет? — выкрикнул он в толпу. — Наше золото для войска Забайкальского! Понимаете ли вы, оглашенные, как надо шуровать? Не жалея живота своего… А вам, прощелыгам, лохмотникам, ничего не стоит раздробить пальцы кайлой или ломом, натереть глаза известкой, а то и золой, лишь бы не идти в разрез, оставить наше войско, наших защитников отечества без средств. Я этого не потерплю! Обломаю кому хошь рога! Буду карать самым беспощадным образом. Запорю всех, сгною в карцерах! Пощады не ждите!
Разгильдев вытаращил глаза:
— Фролка! По списку выкликай провинившихся с объявкой меры наказания. Массовая экзекуция! Чтоб по всей форме, при всей каторге… Ни кожи, ни рожи не оставлю! С богом! Начинайте!
Толпа затихла, лица окаменели, вытянулись.
Глава вторая
Муравьев приказал выстроить на полковом плацу офицеров, зауряд-офицеров и казаков, отправляемых на переподготовку в Оренбуржье.
— По указу государя нашего Незабвенного, — произнес громко генерал, — отправляетесь вы в путь неближний, но для блага родного отечества весьма необходимый. Помните, казаки, что за богом молитва, а за царем служба не пропадут. Будьте верны присяге, храните честь и достоинство Забайкальского войска, коему судьбой предназначено вскорости подняться на гребень истории. Слушайтесь во всем отцов-командиров, наставников-учителей, познайте в совершенстве закон божий, грамматику, арифметику до тройного правила, чистописание, военный артикул и фронтовое образование.
Верю, что с пользою для войска и для себя проведете вы время отлучки от дома, вернетесь храбрыми и знающими воинами, верными слугами царя и отечества нашего любезного.
— С богом, казаки! В путь!
Заиграл горнист. Послышалась команда:
— Справа по одному! Песенники, вперед! Ша-а-а-гом а-арш!
Офицеры Оренбургского гарнизона, всецело занятые своими полками и ротами, мало обращали внимания на воинскую команду из Забайкалья. Случались дни, когда казаки, ничем не обремененные, слонялись по городу или лежали по койкам в казарме.
Шагистикой с ними занимался штаб-офицер, с седыми бакенбардами,
Особенно донимал штаб-офицер кижинцев и нарин-кундуйцев, плохо разбиравшихся в его командах.
После утомительной маршировки штаб-офицер показывал сабельные приемы.
— Дистанция два шага! — кричал он хрипло. — Делай! С тихим протяжением… со всего плеча… наотмашь… Муртонов! Куда прешь? Монсорун Муртонов! — Он поискал глазами, чем бы припугнуть нерасторопного казака. Ни фухтеля, ни шпицрутена под рукой не было, и разъяренный офицер ударил обнаженной саблей казака по мягкому месту. Хорошо, что угодил плашмя… — Не думайте, что бесчеловечно ударил, — объявил он казакам. — А истинно по вине его…
Муртонов же не вынес обиды, выскочил из фронта и обругал офицера по-бурятски. Тот вызвал караул. Муртонова арестовали и увели в казарму.
Штаб-офицер гонял казаков-забайкадьцев по плацу, обязав каждого надеть на спину солдатский ранец с жестяной манеркой. Ранцы эти он отыскал в корпусном амуничном складе, где они без надобности лежали после наполеоновских войн.
Поскольку капсульных ружей в Оренбурге было мало, штаб-офицер разжился старыми кремневками. Казакам не хватало только головного кивера с козырьком, чтобы во всем походить на пехотных солдат.
Что солдат, что казак — разницы нету, — объяснял он забайкальцам. — Вам надо знать маршировку, военный артикул, маневры… Вот вы пограничные казаки, — обращался он к шарагольцам. — Нужна ли шагистика на границе? Какой из тебя пограничник, если ты ходить не разумеешь?! Жарков, а, Жарков! Продери глаза, — выкрикивал он. — Поспишь в казарме. На плацу ногами работай. Высылай прямые ноги… от бедра назад и вверх! Сбился с ноги… Ногу давай!
Выстроив казаков на плацу, он командовал:
— Шеренга, за-а-амри! Поднять правые ноги! Вытянуть носки к земле! Не вижу молодецкого вида!
У казаков в глазах помрачнение, в коленях мозжит, дышать нечем.
— Куда ногу пялишь? Куда? Эй ты, правофланговый! Чего мнешься! Убирай ногу, убирай! Нишкни! Замри, ни шель-шевель. Нос убери! Эй, длинноносый! Мямля! Ра-аз, два-а, три! Левую ногу к земле! Правую… делай! Эй, кто там волочится нога за ногу? Пошевеливайсь! Не сбивай шаг! Не сбивай! По-о-бежали! В штыки!
Закончив пробежку, офицер-оренбуржец командовал перерыв для обалдевших казаков. Посмеиваясь и покручивая усы, успокоительно добавлял, что в старые времена учили жестче, вытворялось всякое:
— Прошествует начальство по фронту, ног под собой не чует, все замечает, нимало не мешкает. С первых годов службы не выходит у меня из головы полковой… Царство ему небесное. Вытянутся, бывало, в нитку солдаты, замрут, дыхания не слыхать. Подскочит на цыпочках полковой командир… Замрет, устремляется глазами далеко-о, присядет, тут же опять на носочки вскинется. Ежели ниоткуда сбоя не видать, предоволен. Прищурится, посмотрит, а солдаты нипочем… Да-а. И то случалось, что перед смотром начальство приголубит графинчик водки, то уж не пожалеет шинельки с атласной подкладкой, сбросит, ляжет на нее — высматривает, ровно ли, не вылез ли у кого сапог, ружейный приклад. Вынюхает все, что ему нужно, высмотрит… А мы стоим по нитке. Строй в линеечку, ухо в ухо, рыло в рыло. Чем лучше стоим, тем дольше смотрит. Гаркнет полковой: «Спасибо, ребята!» Перекрестишься: «Ну, слава богу, пронесло!» А то ведь если что — беда, выпорет за милую душу. Неделями не выходили из побоев… из синяков.