Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира
Шрифт:
Мэриуэзер и Хилибранд попросили у Гутфрейнда разрешения обратиться к Баффету с тем, чтобы выкупить у него обратно конвертируемые привилегированные акции. Условия, ранее предложенные Баффету, были крайне щедрыми и обходились Salomon достаточно дорого. Компания уже не стояла перед угрозой недружественного поглощения.
Так для чего нужно было так много платить за защиту со стороны Баффета? Гутфрейнд сказал, что они могут поговорить с Баффетом и попытаться убедить его в том, что без привилегированных акций компании ему будет лучше, чем с ними. Они обратились к Баффету, а тот сказал, что в принципе не возражает. Однако присутствие Баффета в качестве инвестора заставляло Гутфрейнда чувствовать себя в безопасности36.
Таким образом, Баффет предпочел придерживаться своей первоначальной договоренности. Он уже инвестировал в Джона Гутфрейнда
Глава 48. Сосание пальца и его худосочные результаты
Нью-Йорк • 1991 год
В четверг 8 августа 1991 года Баффет ехал в машине по направлению к Рино. Отправной точкой его путешествия было озеро Тахо, где он проводил свой ежегодный уикэнд с Астрид и детьми Блюмкин. Такой отдых всегда ему нравился, поэтому он пребывал в расслабленном и даже игривом настроении. С утра ему позвонили из офиса Джона Гутфрейнда. «Где вы будете сегодня в промежутке между девятью часами вечера и полуночью? — спросили у него. — Мы хотели бы поговорить с вами».
Вопрос показался Баффету неожиданным — он сообщил, что собирается посетить развлекательное шоу. Собеседник попросил его позвонить в семь часов вечера в юридическую компанию Wachtell, Lipton, Rosen & Katz, представлявшую интересы Salomon. «Хм-м-м», — подумал Баффет. Возможно, они хотят продать компанию. Это было бы для него неплохой новостью. Акции продавались по цене около 37 долларов, последняя цена закрытия составляла 38 долларов. Он мог сконвертировать по этой цене свои привилегированные акции в обыкновенные, получить свою прибыль и распрощаться с Salomon. Возможно, Гутфрейнд, который имел многолетнюю привычку обращаться к ему за советом, нуждался в его помощи для обсуждения условий сделки.
Баффет со своей компанией коротал день в Рино и предавался воспоминаниям. В 1980 году ему предложили выкупить коллекцию автомобилей Harrah Collection из National Automobile Museum в Рино — 1400 машин, расположенных на нескольких гектарах земли, в том числе Rolls-Royce Salamanca 1932 года выпуска, Mercedes Targa Florio Racer 1922 года, Bugatti coupe 1932 года, Ferrari 1955 года и Pierce-Arrow 1913 года. Вся коллекция могла обойтись ему меньше чем в миллион долларов. Сначала он заинтересовался сделкой, но потом остыл к ней. Через несколько лет часть коллекции (несколько сотен автомобилей) была продана на ряде аукционов по общей цене в 69 миллионов долларов. Одна из машин, Bugatti Royale, была не так давно продана одному девелоперу недвижимости из Хьюстона за 6,5 миллиона.
К половине восьмого вечера он вернулись к озеру Тахо. «Мы остались в гостинице, а наши друзья направились в ресторан. Я сказал им: “Мой разговор может потребовать некоторого времени”. Затем я нашел таксофон и позвонил по переданному мне номеру». Баффет ожидал, что его свяжут с Гутфрейндом, но тот находился в самолете
на пути из Лондона, где боролся за сохранение фирмы в составе участников инвестиционной банковской сделки для British Telecom. Прибытие его рейса задерживалось, и Баффет терпеливо ждал, пока на другом конце провода принималось решение о том, стоит ли ждать возвращения босса перед продолжением разговора. Наконец, Том Страусс и Дон Файерстайн взяли трубку, чтобы рассказать Баффету о том, что происходит (или, точнее, дать свою версию происходящего).
Роль 49-летнего Тома Страусса состояла в том, чтобы прикрывать фланги Гут-фрейнда. Он был назначен на должность президента Salomon пятью годами ранее, во времена Большой чистки 1987 года1. Помимо ответственности за международный бизнес компании он взвалил на себя сизифов труд по приведению в порядок дел вечно отстававшего отдела, занимавшегося капиталовложениями. Однако, как показывала недавняя история, в Salomon обращали достаточно мало внимания на культуру управления. Враждующие между собой руководители подчинялись непосредственно Гутфрейнду (при том что их подотчетность была, в принципе, незначительной). Степень их влияния зависела от величины создававшегося ими дохода. Технически Страусс был президентом Salomon, однако он оказался на столь высокой позиции, что теперь просто летал в отдалении от торгового зала, подобно воздушному шару с гелием. Периодически враждующие руководители просто отодвигали его со своего пути.
Дон Файерстайн, глава юридического отдела Salomon, когда-то занимал важное
И в тот вечер ни у кого не было желания произносить тосты. Файерстайн знал, что Баффет и Гутфрейнд друзья. Ему было неловко выдавать деликатную информацию Баффету, потому что это должен был сделать Гутфрейнд. Используя готовый «список тем для обсуждения», они со Страуссом сообщили Баффету, что у них возникла «проблема». Исследование, проведенное компанией Wachtell, Upton, выяснило, что Пол Мозер, руководивший отделом Salomon по работе с правительственными облигациями, несколько раз нарушал установленные Министерством финансов правила. Мозер и его заместитель, также замешанный в этом деле, были отстранены от работы, и компания готовилась уведомить о его нарушениях регулирующие органы.
«Кто такой, черт побери, этот Пол Мозер?» — спросил Баффет.
Тридцатишестилетний Пол Мозер приехал в Нью-Йорк из чикагского офиса, где занимался продажей облигаций. Он действовал точно и резко, как лазерный луч, и начинал работу еще до рассвета. Сначала он садился за экран компьютера в своей спальне и общался с контрагентами из Лондона, затем быстро приезжал из своей небольшой квартиры в Бэттери-Парк-сити в огромный новый торговый зал Salomon, расположенный в здании с гранитной облицовкой по адресу Всемирный торговый центр, дом 7. Там он одновременно изучал данные на двадцати экранах вплоть до заката, при этом контролируя деятельность двадцати трейдеров, большинство которых возвышались над его короткой и худой фигурой. Мозер был толковым и чрезмерно агрессивным человеком, однако при этом производил на людей странное впечатление беззащитного и напуганного. Хотя он вырос на Лонг-Айленде, среди других ньюйоркцев он выглядел как неловкий новичок с Северо-Запада. Он входил в число арбитражеров, подчинявшихся Мэриуэзеру, пока Крейг Коутс, прежний глава отдела по торговле правительственными ценными бумагами, не подал в отставку и его не попросили занять освободившееся место. Он, как и прежде, продолжал работать на Мэриуэзера, однако теперь смотрел со стороны на то, что делает его бывшая банда. Гутфрейнд, на которого давили и Баффет, и правление, желавшее увидеть улучшение результатов, поручил Мозеру заняться торговлей иностранными валютами. Всего за несколько месяцев Мозер смог закрыть «черную дыру» и сделать эти операции прибыльными5. Поэтому у Гутфрейнда имелись причины быть благодарным Мозеру.
Хотя Мозер мог быть резким и высокомерным и часто считал всех остальных людей вокруг себя уродами, он нравился людям, которые работали с ним бок о бок. В отличие от представителей печально известного ипотечного отдела Salomon он не оскорблял стажеров, не плевался в них полупережеванной пищей и не отправлял их в ближайший ресторан с требованием купить двенадцать больших пицц. Иногда он даже разговаривал со стажерами.
За свой упорный труд Мозер получил в том году 4,75 миллиона долларов. Это была большая, но недостаточная для него сумма. Мозер чувствовал себя проигравшей стороной. Внутри него что-то щелкнуло, когда он узнал, что его бывший коллега Ларри Хилибранд получил в результате секретного соглашения 23 миллиона долларов. Мозер привык зарабатывать больше арбитражеров6, а теперь оказался в числе отстающих7. После долгих размышлений он потребовал, чтобы деятельность его отдела не подвергалась аудиту (возможно, ему казалось, что, действуя таким образом, он сможет избежать чрезмерного надзора)8.