Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира

Шрёдер Элис

Мозер был одним из нескольких десятков человек, которые регулярно общались с правительством США по вопросам финансирования его задолженности, почти каждый день беседовали с сотрудниками ФРС и ежеквартально — с бюрократами из Министерства финансов в Madison Hotel. Будучи представителем Salomon как «первичного дилера», он щедро делился с правительственными чиновниками слухами и советами, а в ответ на это был первым в очереди клиентов в случае, когда правительство хотело продать свои долговые бумаги. Чем-то он напоминал влиятельного кардинала, сидевшего по правую руку от Папы Римского.

Облигации у правительства имели право покупать только первичные дилеры. Все остальные должны были размещать свои заявки на покупку через первичных дилеров, которые в данном случае вели себя как брокеры. Это давало им невообразимые преимущества, связанные с ограниченным доступом, что выражалось в том, что им принадлежала огромная доля рынка. Осознавая потребности

как своих клиентов, так и правительства, дилеры зарабатывали прибыль за счет разрыва между спросом и предложением. Однако такая позиция в отношениях с правительством требовала огромного кредита доверия. Правительство ожидало, что первичные дилеры будут вести себя подобно кардиналам на торжественной мессе. Хотя у них было право первыми испить из общей чаши, они не имели права набраться и опозорить Церковь.

По мере приближения аукциона первичные дилеры все интенсивнее работали на телефонах, подогревая аппетит своих клиентов к правительственным облигациям. Ощущение Мозера относительно того, каким образом поведет себя рынок, превращалось в ставку, по которой Salomon предлагал облигации клиентам. В назначенный день за несколько секунд до того, как часы били час, дилеры звонили так называемым «бегунам», стоявшим у таксофонов в здании ФРС в центре города. «Бегуны» были готовы записать данные о заявке, а затем устремиться с заполненным документом к деревянному ящику, стоявшему на столе одного из клерков ФРС. Ровно в час дня клерк перекрывал доступ к ящику. Это символизировало окончание аукциона. Правительство использовало эту старомодную систему десятилетиями.

Естественное для рынка напряжение было связано с противостоянием интересов Министерства финансов и дилеров по вопросам ставок и объемов. Министерство финансов выставляло на аукцион определенное количество облигаций и хотело получить за них наивысшую сумму, в то время как дилеры хотел заплатить минимальную сумму, достаточную для выигрыша аукциона (или получения максимальной доли от продаваемых акций). При этом они совершенно не хотели переплачивать, так как это привело бы к уменьшению их прибыли при перепродаже. Ставки были доведены до совершенства и уникальной точности — трейдеры использовали в качестве единицы измерения 0,001 доллара. Это кажется чем-то неважным и незаметным, однако при достаточно большой сумме даже 0,001 процента от нее может представлять собой немалое состояние. Например, для 100 миллионов долларов эта доля составит 100 000. А для миллиарда долларов — 1 миллион. Так как правительственные облигации были менее прибыльными, чем ипотечные или корпоративные, казначейские обязательства продавались пакетами определенного размера для того, чтобы дилеры и финансовые управляющие могли заработать достаточное количество денег.

Крупные объемы торгов предполагали, что правительству необходимо работать с крупными дилерами — людьми, знавшими рынок и имевшими достаточно сил для того, чтобы продать большой пакет облигаций. В то время крупнейшим дилером была компания Salomon. В начале 1980-х годов Министерство финансов позволило фирмам покупать до половины выпуска облигаций на свое имя. Salomon часто участвовала в подобных аукционах, а затем придерживала облигации достаточно долго для того, чтобы «выжать досуха» владельцев коротких позиций по казначейским облигациям. Короткая позиция означала, что выставивший ее участник рынка рассчитывал на падение цен. В ситуации, когда на рынке не оставалось достаточного количества свободных облигаций, он был вынужден выкупать облигации у державших их владельцев типа Salomon для того, чтобы рассчитаться по выставленным ранее обязательствам. Возникало так называемое «сжатие», цены выстреливали вверх, продавцы коротких позиций отчаянно вопили, трейдинговый зал разражался приветственными криками, a Salomon купалась в высоких прибылях и вела себя, как настоящий король Уолл-стрит. Участие в такого рода аукционах позволяло компании заработать больше денег на обычно неприбыльных правительственных облигациях и впрыскивало немало тестостерона в обычно скучную и унылую часть офиса, где за своими столами сидели трейдеры по правительственным облигациям.

Понаблюдав за рынком, Министерство финансов снизило лимит и сообщило, что теперь индивидуальный дилер может покупать не выше 35 процентов выпуска, что значительно затрудняло проведение прежних схем. Время от времени компании удавалось выжать деньги по прежней схеме, но в целом Salomon уже не владела рынком так же безоговорочно, как раньше. Очевидно, что Salomon совершенно не нравилось это нововведение. Так как объемы заявок превышали объемы выпускаемых облигаций, министерство удовлетворяло заявки пропорционально их объему. Иными словами, если компания хотела получить 35 процентов выпуска, ей нужно было указывать в заявке более высокую долю.

Таким образом, действия, предпринятые правительством, лишили соответствующий отдел Salomon значительной части прибыли. Разумеется, тестостероновые пары не рассеялись. Мозер дважды испытывал терпение

министерства в 1990 году, указывая в своей заявке количество акций, превышавшее 100 процентов всего выпуска. Майкл Бэшем, управлявший проведением аукционами, порекомендовал ему больше так не делать. Мозер принял участие в «извинительном завтраке» с Бобом Глаубером, заместителем министра финансов. Он выдавил из себя несколько слов, однако ни одно из них нельзя было считать однозначным извинением. Мозер заявил, что завышение суммы в заявке соответствует интересам правительства, так как повышает спрос на облигации⁹. Бэшема эти слова не убедили, и он вновь поменял правила проведения аукциона. Теперь ни одна из участвующих в нем и действующих от своего имени компаний не могла включить в заявку сумму свыше 35 процентов от объема выпуска. Это ограничение означало, что Salomon не смогла бы получить даже заявленных 35 процентов.

Это была предыстория, а теперь Файерстайн зачитывал Баффету черновик пресс-релиза Salomon, который должен был выйти на следующее утро и быть доведен до сведения членов правления вечером накануне. В пресс-релизе описывалось, каким образом решил действовать Мозер в своем противостоянии с Бэшемом. В декабре 1990-го и феврале 1991 года он выставил неавторизованные заявки на сумму, превышавшую установленный правительством лимит.

Файерстайн передал Баффету письменное изложение событий, а также сообщил ему, что уже имел продолжительную беседу с Мангером, проводившим время в своем загородном доме в Миннесоте¹⁰. Мангер употребил выражение «сосание пальца» и добавил, что «люди постоянно это делают»¹¹. Баффет узнал привычную для Мангера метафору, означавшую склонность к постоянному «откладыванию на потом» неприятных мыслей и дел, и не придал случившемуся особенного значения. Уоррен даже не поинтересовался, кто, по мнению Мангера, занимался в этой ситуации «сосанием пальца». Через семь-восемь минут он повесил трубку, понимая, что услышанные новости не столь хороши, как он ожидал. Тем не менее он не испытывал достаточного беспокойства для того, чтобы сразу же перезвонить Мангеру. Он знал, что после выходных и так встретится с Чарли, поэтому решил насладиться видами озера Тахо. Затем он присоединился к Астрид и Блюмкиным в столовой, где те ужинали перед тем, как пойти на развлекательное шоу.

В то время как Баффет наблюдал за шоу, самолет Джона Гутфрейнда, летевший из Лондона, наконец-то приземлился в точке назначения. Тем же вечером Гутфрейнд, Страусс и Файерстайн организовали встречу с Ричардом Бриденом и Биллом Маклу-касом, двумя высшими руководителями SEC. Они также позвонили Джеральду Корригану, высокому и мясистому президенту нью-йоркского отделения Федеральной резервной системы.

Используя свой список «тем для обсуждения», Гутфрейнд и Страусс сообщили Бридену, Маклукасу и Корригану чуть больше, чем услышали члены правления Salomon. Мозер не просто подал заявку с превышением лимита. Для того чтобы обойти ограничение в 35 процентов, он выставил на аукцион в феврале 1991 года фальшивую заявку от имени своего клиента и перевел полученные за нее облигации на счет Salomon. Более того, оказалось, что эта фальшивая заявка была не единственной. Когда руководителям задали вопрос, почему они не сообщили об этом нарушении раньше, те объяснили это просчетами в системе надзора. В то время SEC и Министерство финансов уже вовсю занимались изучением действий Мозера, который допустил нарушения при выдаче заявки на майском аукционе по двухлетним облигациям. Его действия находились под пристальным контролем со стороны регуляторов. У них появились сомнения и в отношении действий Salomon. Каким образом столь запоздалое уведомление могло быть связано с недостаточным контролем? Регуляторам теперь предстояло принять решение, означает ли это признание наличие значительных и системных проблем в Salomon.

В любом случае это признание достаточно сильно смутило и Министерство финансов, и ФРС. Корриган был шокирован тем, что, обратившись к нему, компания не сказала, что уже уволила Мозера и разработала программу исправления ситуации, которая включала бы в себя целый набор новых контрольных инструментов. Однако он тем не менее ожидал, что она сообщит ему об этом через 24 или 48 часов, после чего он «мог бы назначить для них испытательный срок и надеяться, что дальнейших срывов не произойдет». Он вспоминал, как сообщил Гутфрейнду и Страуссу «терпеливо и бесстрастно», что теперь у них появилась немедленная обязанность проинформировать о случившемся общественность. На основании известных ему данных он даже не предполагал, что этот инцидент может превратиться «в очень и очень важную проблему»¹². Однако ему казалось, что Страусс и Гутфрейнд не до конца его поняли. Глядя с позиций сегодняшнего дня, можно предположить, что отъезд Гутфрейнда в Лондон (вследствие чего возможность пообщаться с Баффетом, Мангером и другими директорами полностью зависела от действий авиакомпании) был достаточно красноречивым жестом сам по себе.