Уплывающий сад

Финк Ида

— Войтек, — позвала она, — приготовь газеты!

Каждое яблоко нужно сперва осторожно-аккуратно снять с ветки, затем осторожно-аккуратно укутать в бумажное пальто, чтобы не замерзло зимой, затем осторожно-аккуратно положить в ивовую корзину и уж потом — на чердаке — осторожно-аккуратно вынуть плоды из корзины и уложить на полу один рядом с другим, но так, чтобы они не соприкасались. Такая аккуратная осторожность или осторожная аккуратность необходима при обращении с ранетом.

Войцех исчез в доме и через мгновение вернулся с пачкой газет под мышкой. И снова — нам:

— Мы собираем ранет!

Мы сидели на крыльце и ждали, когда

отец закончит беседовать с пани Касиньской и позовет нас. Беседа происходила в кабинете, теперь заросшем пылью и заброшенном, разве что какой-нибудь пациент являлся вечером под покровом темноты с ржаным хлебом в корзинке в качестве платы. Время от времени мы слышали энергичный голос пани Касиньской. Голоса отца не было слышно совсем. Они разговаривали уже очень долго. Войцех поднялся на лестницу, его сестра встала под деревом и подняла руку, словно приготовившись плясать куявяк или какой-то другой народный танец. Она брала сорванное Войцехом яблоко, склонялась над корзиной, распрямлялась, снова поднимала руку. Я внимательно следила за этим, исполненным заботы и нежности, танцем сбора урожая. Мы хотели только смотреть и не собирались слушать, что они говорят, но ничего не могли поделать. Говорили они, правда, негромко, и не все долетало до нашего слуха, но иногда достаточно одного-двух слов, чтобы стало ясно, о чем речь. «Ничего не осталось», — говорили. «Зелеными». «Правильно сделали», — говорили. «Что будет зимой», — говорили. Говорили, что мы съели все наши яблоки еще зелеными и что, поступив так, сделали правильно, ведь кто знает, что будет с нами зимой. Говорили правду.

Я смотрела внимательно, напряженно, даже глаза разболелись. Солнце разожгло костры на мачтах деревьев. Откуда мне было знать, что это сигнал к отправлению?

Сад Войцеха, нашего друга детства, внезапно дрогнул, пришел в движение, заколыхался и стал медленно отплывать, словно громадный зеленый корабль. Он удалялся неспешно, но неуклонно, расстояние между ним и нами росло, он уменьшался, таял. Уплывал вдаль, где его не настичь, где до него не добраться.

Мне стало не по себе, было жаль, потому что я с детства привыкла к его близости, и неизвестно, что случилось бы в следующее мгновение, если бы сестра не сказала:

— Не щурься так. Когда ты прищуриваешь глаза, сразу ясно, что ты еврейка.

Стоило ей так сказать, все вдруг вернулось на свои места — сад и деревья, корзины и лестница, Войцех и его сестра. Но кто поверит в такие возвращения! Уж точно не я.

Голос отца позвал нас в кабинет, к энергичной пани Касиньской, которая, оговорив размер оплаты, обещала выхлопотать нам кенкарты^[18], чтобы мы могли спастись, чтобы нас не убили.

Игра в ключ

Zabawa w klucz

Пер. К. Старосельская

Они только что поужинали, и женщина убрала со стола тарелки, отнесла их на кухню, сложила в раковину. В кухне свет был еще более тусклый, чем в комнате, желтоватый: стены сплошь во влажных потеках. Они жили здесь уже две недели, это было их третье с начала войны пристанище, две предыдущие квартиры пришлось впопыхах покинуть. Женщина вернулась в комнату и села за стол.

За столом их было трое: она, муж и трехлетний сынишка, толстощекий и голубоглазый. В последнее время в их разговорах

все чаще упоминались голубые глаза и пухлые щечки ребенка. Малыш сидел пряменький и смотрел на отца, но видно было, что он едва держится, так ему хочется спать. Мужчина курил папиросу, глаза у него были красные, и он забавно ими моргал. С тех пор как они в панике убежали из второй квартиры, он стал так моргать.

Было уже поздно, десять часов, день давно закончился, и можно было ложиться спать, но прежде им предстояло сыграть в игру, которую они повторяли каждый вечер уже две недели, потому что все пока шло не так, как надо. Хотя мужчина очень старался и движения его были ловкими, а тело гибким, загвоздка была в нем, а не в ребенке. Мальчик все выполнял безукоризненно. Увидев, что отец гасит папиросу, он вздрогнул и шире раскрыл свои голубые глазки.

Женщина, которая практически не принимала в игре участия, погладила сына по голове. «Мы еще только разок сыграем в ключ, только сегодня, правда?» — обратилась она к мужу.

Муж не ответил — не был уверен, что это будет действительно последняя попытка. Он все еще возился на две-три минуты дольше, чем следовало бы.

Встав, он направился к двери, ведущей в ванную. Тогда женщина произнесла негромко: «Дзынь, дзынь». Она изображала звонок и делала это очень хорошо, ее «дзынь, дзынь» ничем не отличалось от тихого, но отчетливого дребезжанья звонка.

Услышав сорвавшийся с губ матери мелодичный звук, малыш соскочил со стула и побежал к входной двери, отделенной от комнаты отростком узкого коридора.

— Кто там? — спросил он.

Женщина (она не встала из-за стола) крепко зажмурилась, словно от резкой внезапной боли.

— Сейчас открою, только поищу ключи, — сказал малыш, после чего, громко топая, бегом вернулся в комнату. Обежав стол, он выдвинул ящик буфета и с громким стуком его задвинул.

— Сейчас, минуточку, никак не могу найти, не знаю, куда мама их положила! — крикнул он очень громко, пододвинул к этажерке стул и, взобравшись на него, стал шарить на верхней полке.

— О-о-о! Нашел! — радостно, торжествующе воскликнул он. Затем слез со стула, придвинул его обратно к столу и, не глядя на мать, неторопливо подошел к входной двери. С площадки повеяло холодом и сыростью.

— Закрывай, малыш, — тихо проговорила женщина, — ты молодец.

Мальчик не услышал ее слов. Он стоял посередине комнаты, уставившись на дверь ванной.

— Закрой дверь, — усталым бесцветным голосом повторила мать. Каждый вечер она произносила одни и те же слова, а сын каждый вечер всматривался в закрытую дверь ванной. Наконец дверь скрипнула. Мужчина был бледен, костюм весь в пыли и белых пятнах известки. Он стоял на пороге и забавно моргал.

— Ну как? — спросила женщина.

— Опять нескольких минут не хватило. Он должен дольше искать. Я протискиваюсь боком, но потом… там так тесно, что не повернешься… И надо, чтобы было больше шума, пускай он посильней топает…

Мальчик не сводил с отца глаз.

— Скажи ему что-нибудь, — шепнула мать.

— Ты очень хорошо все сделал, малыш, замечательно, — рассеянно проговорил мужчина.

— Да, да! — воскликнула женщина. — Ты правда прекрасно все делаешь, детка. Ведешь себя как взрослый, ты ведь уже большой, верно? Знаешь, что, если днем, когда мама на работе, кто-нибудь по-настоящему позвонит, все будет зависеть от тебя. Правда? Что ты скажешь, если тебя спросят про родителей?

— Мама на работе…