Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни
Шрифт:
Особенно подчеркивали двойственность нашего положения именно те американские обычаи, которыми мы так гордились. Пикники на выходных и вечеринки с коктейлями были точь-в-точь как в телерекламе жидкости для розжига барбекю или бурбона «Кентукки». Разговоры мужчин сводились к похвальбе новыми машинами, которые мы покупали, и соревнованиям, у кого телевизор в гостиной больше. Я слыхал про одного доктора, который всерьез расстраивался, как бы его дети из-за индийской наследственности не оказались слишком маленького роста, ведь тогда их не примут в школьную футбольную команду. И ни много ни мало колол своих детишек гормоном роста, а это было незаконно. Я как эндокринолог очень жалел, что не знаю его лично и не могу предупредить, какие побочные эффекты — вплоть до рака — могут быть у такой «терапии».
Частная практика приносила
Не потому ли моя личность стала развиваться в новом направлении? Может быть, я, сам того не заметив, выломал кое-какие невидимые кирпичики, и осталась саднящая рана. Заметил я только одно — разочарование в себе. Я много курил и многовато пил. Восемнадцатичасовой рабочий день стал даваться мне с трудом. Мне пришло в голову, что, вероятно, стоит начать медитировать. Никто в моем индийском кружке не относился к медитации серьезно. В позе лотоса гонку не выиграешь.
А вот американцы этим вопросом заинтересовались. Когда Махариши Махеш Йоги прославился как гуру «Битлз», ему удалось добиться культурного сдвига. Слово «мантра» вошло в модный жаргон. В одной комедии Вуди Аллена голливудский агент взволнованно говорит в телефонную трубку: «Я забыл свою мантру!» Медитацию тщательно очистили от всего чересчур экзотического и свели к методу снятия стресса и накопления энергии. В позу лотоса никого силком не сажали. И уверяли, что можно выиграть гонку и при этом обрести внутреннюю безмятежность.
Когда я решил обратиться к «трансцендентальной медитации», шестидесятые давно миновали. А к началу восьмидесятых к ней настолько привыкли, что она даже несколько устарела. Американская поп-культура тем и живет, что постоянно придерживает на своих полках место для чего-нибудь новенького. Это, само собой, означает, что время от времени нужно выбросить что-нибудь старое. Однако в моем случае на меня влияли три обстоятельства. Я уважал религиозность матери, интересовался связью между разумом и телом как врач (хотя на тот момент интерес был чисто биохимический) и знал, что уровень стресса у меня сам собой не снизится.
Словосочетание «идеальный шторм» в смысле «уникальное стечение неблагоприятных обстоятельств» еще никто не применял, но я оказался в эпицентре.
— Разве можно следовать гуру? — спросил один мой знакомый. — Я бы ни за что не доверил никому собственную жизнь!
А кое-кто отводил глаза, и было видно, что им неловко за меня. Слово «гуру» для американцев было синонимом слова «шарлатан». Дома — на берегу Ганга, со спутанными волосами, в отрепьях, с кружкой для подаяния — гуру были на месте. Но когда они перебрались на Запад, с ними что-то случилось. Здесь гуру возглавили секты. Они практиковали разные нечестные психологические трюки и беззастенчиво промывали мозги своим последователям — а те понимали это только потом, гораздо позднее, чем по доброй воле опустошали бумажники. Духовные учителя из Индии запятнали свою репутацию, и к ним относились с глубоким подозрением, хотя не все говорили об этом вслух. А запятнанная репутация — это трагедия. Махариши уже нет; в некрологах, напечатанных в феврале 2008 года, его называли «великим мудрецом», хотя на самом деле «Махариши» — это просто имя, которое означает «великий мудрец», а лично я, когда думаю о нем, заново переживаю всю гамму чувств, связанных с гуру как явлением. Этот человек десять лет занимал в моей жизни такое важное место, что было бы только справедливо говорить о нем вне контекста моих эмоций. В современный мир пришло нечто очень важное.
Махариши Махеш Йоги начинал как своего рода культурный курьез — одинокий монах-индус, поставивший себе цель научить медитации все человечество, — а остался в истории как культурный курьез совсем иного рода,
Махариши обязан своей известностью двум обстоятельствам. Он был настоящий гуру, который по мере сил развеивал тьму в том смысле, какой несет это слово на санскрите, он искренне желал добра человечеству, невзирая на острословов, обозвавших трансцендентальную медитацию «духовным “Макдоналдсом”», и карикатуристов, превратившим белобородого старца в поп-клише. Однако от искренности не было бы никакого толку, не будь Махариши одаренным преподавателем древней индийской традиции. Многие туристы, приехавшие просто поглазеть, уезжали глубоко тронутые тем, что он рассказал им о личности и духовности. Миллионы «бэби-бумеров» обязаны медитации не меньше, чем ЛСД: и то, и другое позволяло достичь измененного состояния сознания. И это сходство оказалось фатальным. Если «кислота» делала из человека изгоя, наркомана, которому не было места в приличном обществе, значит, и учение гуру так же порочно.
Однако я еще не стал американцем до такой степени, чтобы слово «гуру» казалось мне подозрительным. На сторонний взгляд я был просто задерганным врачом-трудоголиком, которому нужно было подобрать альтернативу виски и сигарете. О трансцендентальной медитации я прочитал в книге, поэтому в октябре 1980 года мне не так уж срочно требовалось найти в Бостоне духовного учителя, чтобы показать мне основы. Но с культурной точки зрения у меня сохранились воспоминания о том, какое впечатление на меня произвела поездка к святым с дядей Соханом Лалом, коммивояжером, торговавшим снаряжением для хоккея на траве. Дядя относился к своим экскурсиям крайне просто и прагматично. Ему нужен был даршан — благословение святого человека, а для этого достаточно было просто посмотреть на него. Однако мальчишке-непоседе все виделось иначе. Для меня полуобнаженные тела и свалявшиеся длинные бороды не были экзотикой. Я видел подобное каждый день. Меня поражало другое — атмосфера напряженности, окружавшая святых.
Присутствие святого — настоящего святого — мгновенно меняет человека. Кажется, что все кругом замирает — и при этом вибрирует от избытка жизненных сил. Мысли успокаиваются, достигаешь состояния внутренней тишины. А тело словно бы становится в два раза живее. Похоже, мой дядюшка пристрастился к подобного рода ощущениям, словно к наркотику. А я соприкоснулся с ними лишь мимолетно — однако понимал, что стоит мне изучить трансцендентальную медитацию, и все изменится. Начиная с середины восьмидесятых мне довелось близко дружить с Махариши. Каждый раз, когда позволяла медицинская практика, я примыкал к его узкому кругу, члены которого в те годы часто подолгу жили в Вашингтоне: организация последователей трансцендентальной медитации купила там гостиницу на Эйч-стрит и сделала из нее медитационный центр с проживанием.
Если мне не нравились гуру, выдающие себя за богов, в данном случае все было не так. Махариши не требовал никакого поклонения. Он подчеркивал, что его нельзя считать религиозным деятелем: он — учитель высшего сознания. Когда его спросили, нужно ли почитать гуру, он дал примечательный ответ:
– Нет, правильно относиться к гуру открыто. Принимайте то, как он говорит вам правду, даже если для вас с вашим привычным образом мышления это выглядит очень странно.
У меня сохранилось много воспоминаний, но самое яркое из них вот какое. Во время визита в Индию в 1991 году Махариши тяжело заболел каким-то загадочным недугом. Я сразу заподозрил, что у него что-то с сердцем, и посоветовал Махариши обратиться к моему отцу. Тот велел Махариши мчаться в Англию и срочно ложиться в больницу. Вскоре я уже стоял у дверей в приемный покой Лондонской кардиологической больницы и смотрел, как «скорая помощь» лавирует в пробке, воя сиреной. Не успела она подъехать к порогу, как один из сопровождающих врачей выскочил наружу, подбежал ко мне и сообщил, что Махариши скоропостижно скончался. Я бросился в машину, подхватил Махариши на руки — он был маленький и хрупкий — и потащил его на руках, лавируя среди машин.