Упреждение
Шрифт:
При этом я размахивал руками, как глухонемой, и слово «мы» все время сопровождал жестами в Асину сторону – мол, это ребенок заботится, чтобы вы не простудились.
– Oh, thank you! – сказала красотка и пригнулась к окну машины. – Such a beautiful girl! What’s her name?
Я поспешно открыл дверь машины:
– Плиз! Садитесь!
К моему изумлению, она, не колеблясь, села к Асе и, увидев футляр ее скрипки-четвертушки, сказала:
– Вау! Йа немношка гаварит па русски. Ты тоше принцесс! Ты играть вайлин?
Ася растерянно переводила глаза с нее на меня – она никогда не имела дела с взрослыми, не умеющими нормально говорить по-русски. Я подумал: сейчас заплачет. Но тут ситуацию спасли блестящие ботфорты нашей новой знакомой, Ася стала разглядывать их с чисто женским интересом и даже потянулась ручкой потрогать.
– Yes, – ободрила ее иностранка. – You can touch it! Как твой имя?
– Ее имя Ася. А твой имя? – сказал я.
– Мой имя Сарита. Ай эм принцесс оф Свазиленд.
Я никогда не слышал о таком государстве, Ася тоже. Но мы и виду не подали, ведь мы теперь широко открыты к международным связям. Поэтому я тронул машину, сказав:
– Мы
И в ту же секунду весь Арбат вздрогнул от оглушающего взрева сирены, а я оглянулся. Оказывается, сзади, буквально в полуметре от моего бампера, над нами нависал черный «Роллс-Ройс» с дипломатическим номером и каким-то не нашим флажком, а с его переднего сиденья двое мужиков – водитель и еще один «шкаф» – властно махали мне руками, приказывая прижаться к бордюру.
Я прижался, «шкаф» вышел из передней дверцы «Роллс-Ройса», еще один «комод» – из задней, и оба подошли к моему окну:
– Ваши документы!
– It’s okey, I’ll go with them, – с заднего сиденья сказала им принцесса Сарита, но они не обратили на это внимания.
– Документы! – приказал мне «шкаф».
Я не стал спорить. Я в то время был никем, студентом, но мой отец был начальником милиции в Химках, и в бардачке своего «Форда» я возил его Почетную грамоту МВД СССР, подписанную самим министром МВД. А имена у нас одинаковые – он Матвей Матвеевич и я Матвей Матвеевич. И я эту грамоту подал тому «шкафу» вместе со своими водительскими правами.
Прочитав грамоту, «шкаф» сменил тон:
– Куда вы ее везете?
– It’s okey, I’m secure, – снова сказала ему Сарита.
– Мы едем обедать в ресторан «Саперави», – сообщил я. – Это на Тверской, у Белорусского.
– Ладно. Только не отрывайся… – сказал «шкаф».
А теперь представьте такую картину: по Садовому кольцу сквозь мартовскую метель катит зеленый «фордик», а за ним впритык движется грозный черный «Роллс-Ройс», как крейсер за лодкой сомалийских пиратов, похитивших заложника. На площади Маяковского мы поворачиваем налево и по Первой Брестской поднимаемся до Грузинского Вала, а оттуда – слегка оторвавшись от «Роллс-Ройса», – на Тверскую к ресторану «Саперави». Ася берет принцессу за одну руку, я за вторую, и так, по-семейному, мы входим в ресторан. Усатый швейцар, опознав Асю, улыбается до ушей: «О, гамарджоба! Наша принцесса пришла!» Сарита принимает это на свой счет и польщенно кланяется ему: «Thank you, сэр!» После чего мы сдаем свои дубленки в гардероб и входим в ресторан. «О, гамарджоба, принцесса!» – говорит Асе еще один грузин, хозяин ресторана. Сарита ревниво смотрит на Асю, но молчит. Почти все столики заняты, но хозяин находит нам свободный и приносит Асе деревянную скамеечку – накладку на кресло под попу, чтобы Асе было удобно сидеть за взрослым столом. Тут в дверях ресторана появляются потные «шкаф» и его напарник-«комод», находят нас глазами, успокаиваются, показывают хозяину ресторана свои «корочки» и садятся у входа за маленький столик. Я делаю заказ и говорю официанту: «Скажи повару, что у меня сегодня две настоящие принцессы – одна наша, а вторая – из Африки! Шашлык должен быть королевский!» Через пятнадцать минут высокий и худой как жердь шеф-повар Ираклий в белом переднике и высоком белом колпаке лично выкатывает из кухни мангал с дымящимися шашлыками и через весь зал катит к нашему столику. Сарита докладывает нам с Асей, что учится в Гнесинке на певицу, «шкаф» и «комод» пьют чай из стаканов-«армуды» в серебряных подстаканниках, светская беседа двух моих музыкальных принцесс и шашлыки оказываются действительно королевскими, счет тоже. Мучительно думая, что мне теперь делать с этой африканской принцессой и можно ли ехать с ней к моей сестре, я расплачиваюсь, мы выходим из зала, одеваемся в гардеробе, и я, подавая Сарите дубленку, обнимаю ее со спины. А она как бы мельком отбрасывает голову назад и щекой касается моей щеки, но тут… «Шкаф» и «комод» клином втискиваются между нами и шепчут мне на ухо: «Даже не думай, понял?!» После чего берут ее под руки, что-то говорят, показывая на часы, про Гнесинку и уводят на улицу, в «Роллс-Ройс». Ася, у которой «плохие дяди» отняли настоящую принцессу, плачет навзрыд всю дорогу до дома, сестра устраивает мне разнос за расстроенного ребенка, и я в одиночестве уезжаю к себе. С тех пор я перестал искать принцесс на московских улицах, а через год и вообще ушел в армию, в морские десантники. До этой войны полмира обошел на нашем авианосце «Кутузов» – ну, который нам французы построили. Но до Свазиленда так и не доехал. Зато каждый март думал: а не махнуть ли в Африку, в Лобамбу, столицу Свазиленда? А вдруг моя Сарита уже стала королевой, и меня там ждет королевский прием? Но теперь, конечно, всё, куда я с этой культей поеду? Теперь она, бедняжка, останется без короля…
Тут, пока мы смеялись, в палату вошли дежурная медсестра и санитарка. Мы сначала подумали: кому-то из нас стало плохо, он нажал кнопку вызова. Но оказалось – ничего подобного, обе – и медсестра, и санитарка – скромно сели на краешки двух коек у двери, медсестра взяла на руки кошку Лушку и улыбнулась:
– Продолжайте, мы не будем мешать. Просто нам в коридоре плохо слыхать.
– А на халяву не пойдет! – тут же заявил им майор-пехотинец. – Вы потом тоже что-нибудь расскажете. Идет?
– Не знаю. Может быть… – ответила медсестра.
– Мы поки послухаем, – сказала санитарка. – Вы рассказуйте…
– Ладно, – согласился летчик Су-34. – Если кто-нибудь мою «утку» вынесет, я расскажу…
Я тут же дернулся встать, но санитарка меня остановила:
– Лежи, писменник. Я сделаю…
В полумраке палаты она подошла к койке летчика, вытащила из-под него тяжелую «утку», вынесла ее в коридор и вернулась.
– Ну, ты напустил! – сказала она летчику. – Давай, рассказуй!
Он помолчал, думая, наверное, ответить ей или нет, но санитарке было под пятьдесят, и он стерпел:
– Ладно, проехали… Вот начну ходить, тогда отвечу. На всё…
– Ты рассказывай, не тяни, – сказал десантник, его сосед.
– Рассказываю, –
– А сейчас тебе сколько? – спросил голос из темноты.
– Сейчас мне тридцать четыре, – ответил летчик. – А тогда… Короче, «она по проволоке ходила, мотала белою ногой, и страсть Морозова схватила своей мозолистой рукой». А я не Морозов, Цейтлин моя фамилия, для тех, кто не понял, – чукча по национальности. Поэтому, короче, Морозов у Высоцкого мог швырять в «Пекине» сотни, а я был курсантом летного училища в Ульяновске, а Инна балерина в Екатеринбурге в театре оперы и балета. Но когда вам двадцать пять, какая-то сила сжигает расстояния сильнее, чем реактивный двигатель. Я так учился, что каждый праздник, когда выпадало три свободных дня, сам начальник училища генерал Склярский лично давал мне увольнительную, и я буквально летел в аэропорт, к начальнику лётной службы. Он был выпускником нашего училища и, короче, тут же подсаживал меня на борт до Екатеринбурга. Задарма. И через каких-нибудь пять часов я уже в первом ряду на спектакле Екатеринбургского театра оперы и балета. Увидев меня, Инна выскакивала из театра сразу после своего танца, и вся ночь в номере гостиницы «Урал» была наша. И не одна ночь, а две! Хотите – верьте, хотите – нет, но даю вам слово офицера: двое суток мы с ней не спали, а занимались только этим делом! Нон-стоп! А потом я опять летел в аэропорт, находил начальника лётной службы, падал перед ним на колени, говорил, что меня отчислят из училища, если я хоть на час опоздаю, и снова зайцем улетал в Ульяновск. Короче, как-то под новый год Ульяновск накрыло таким снегопадом, что я всю ночь провалялся на полу в аэропорту – самолеты неделю не летали, а у меня новогодний отпуск пять суток! Утром помчался на вокзал и бегал там по путям от тепловоза к электровозу, пока машинист паровоза какого-то грузового состава на Хабаровск взял меня в кабину своего паровоза. Представляете, это две тыщи пятнадцатый год, а у нас по Сибири еще паровозы ходили! Короче, я сутки отстоял у топки, можете представить, в каком виде я приехал в Екатеринбург! Копия – Барак Обама! Администраторша гостиницы увидела меня и говорит: «А у нас из-за бурана во всем городе нет ни горячей воды, ни отопления!» Я бросил сумку в холодном номере и помчался в театр. Там в промороженном зале сидели восемь зрителей в валенках и шубах, а на промороженной сцене шел «Бахчисарайский фонтан», и балерины у замерзшего фонтана – практически голые – танцевали вокруг хозяина гарема хана Гирея. Инна танцевала африканку и выбежала ко мне сразу после танца, даже не разгримировалась, только ее голубые глаза сияли на шоколадном лице. Что в номере гостиницы нет отопления, мы, короче, даже не заметили. Правда, к утру все простыни были черные, как антрацит и мазь, которой в театре Инну красили под африканку… Но сколько это могло продолжаться? Забрать Инну в Ульяновск я не мог, а в Екатеринбурге мне делать было нечего, меня в семнадцатом году после окончания училища сразу отправили на переподготовку на Су-34, а потом – на секретный аэродром в Заполярье. Короче, мы там всю Арктику охраняли и вообще очень далеко летали, я даже вам не могу сказать куда. Но наши полеты НАТО очень напрягали, вы про это могли по радио сами слышать. Зато служба была классная – два месяца в Арктике, месяц отпуск. И вот однажды лечу я оттуда через Москву в Евпаторию, гульнуть по Крыму. А народу во Внукове полно – лето! И среди этой толпы вдруг вижу… Да, это была она! Это были ее голубые распахнутые глаза, ее русые волосы, собранные в узел, и ее балетная фигура! Знаете, всё замерло, когда мы шли друг к другу. Всё вокруг остановилось, как в немом фильме, даже, короче, дети, ползающие по полу. А когда я подошел к Инне, то увидел у ее ног двухлетнего малыша, а рядом – молодого носатого парня.
– Познакомься, – сказала она мне. – Это мой муж, а это мой сын. Мы улетаем в Израиль. Насовсем.
Я говорю:
– Но ты же не еврейка! Зачем ты?..
А она усмехнулась.
– Евреи, – говорит, – и алкоголизм – это две заразы, от которых женщине вылечиться невозможно. Я, – говорит, – уезжаю, чтобы перестать писать тебе письма неизвестно куда…
«Блин, – подумал я в сердцах, дослушав этого летуна. – Ну что это за нация такая самовлюбленная? Вот ему уже и хребет пулями перебили, и ноги расколошматили, а он все рассказывает о своей сексуальной мощи, как тот Гольдман в СИЗО рассказывал про сексуальную мощь евреев-хазар, к которым тысячу лет назад бегали по ночам киевские бабы. Даже если это правда, ну как можем мы, русские, да и все остальные мужчины нашей многонациональной державы простить ему этот прямой намек на то, что наши бабы предпочитают их в этом сакральном процессе? Хотя, между прочим, у половины моих русских друзей жены еврейки и, значит, еврейки предпочитают в этом процессе нас, а не их…»
– Да, мы, мужики, любим хвастать своими победами, – сказал между тем наш главный молчун – обгоревший и практически безлицый танкист, и я поразился его такту, ведь он никак не акцентировал национальность предыдущего хвастуна. – За бабами, – продолжал он, – я такого не знаю, во всяком случае, при мужиках они про это помалкивают. А нас хлебом не корми, дай рассказать, как я имел ту, эту и еще сорок вторую. По этому поводу могу рассказать одну сочинскую легенду. Или анекдот, не знаю. Тут у нас есть один киношник, пусть он проверит. Я же из Сочи, у нас там каждое лето по десять фильмов снимают. Короче, дело было в санатории «Зеленый мыс», где тем летом стояли сразу четыре киногруппы. То есть там жили – не знаю – двадцать артистов и артисток. И, понятное дело, они там не только лучшие комнаты заняли, но целый кинозал под свою гримерку приспособили. Поставили вдоль стены зеркала, столики с красками и пудрами, кресла. И вот в одном из этих кресел гримировался очень знаменитый артист, кумир наших женщин. И громко, на весь зал рассказывал, причем с подробностями, как он в Ялте делал это с той актрисой, в Судаке с другой, в Пицунде с тридцатой. Фамилий я называть не буду, вы все этих артисток знаете. А подальше от него, в другом кресле, гримировалась в это время его бывшая жена, тоже знаменитая красавица. И вот она слушала своего бывшего, слушала, а потом не выдержала и громко сказала: «Приборчик-то с гулькин нос, а разговоров!..»