Упрямец Керабан
Шрифт:
Глава вторая,
«Диковинная страна! — писал ван Миттен в своем путевом дневнике, отмечая некоторые мимолетные впечатления. — Женщины работают на поле, носят тяжести, в то время как мужчины прядут коноплю и вяжут шерсть».
И добрый голландец не ошибался. Именно так и поныне обстоят дела в удаленной провинции Лазистана, в которой начиналась вторая половина маршрута.
Это еще малоизвестная территория. Она начинается у кавказской
256
Эрзерум (турецкое Эрзурум) — город и административный центр на северо-востоке Турции, в той части, где проживали армяне. Ж. Верн ошибается: Эрзерум никогда не был столицей Армении; возможно, автор имел в виду относительно близкий Ани, бывший столицей Армении в X–XIII веках.
И тем не менее эта страна была свидетельницей многих великих исторических событий. Покидая ее горы, где берут начало оба истока Евфрата [257] , Ксенофонт [258] и его десять тысяч воинов, отступая перед армиями Артаксеркса Мнемона, прибыли на берега Фасиса. Упомянутый Фасис — вовсе не Риони, текущая у Поти, это — Кура, вытекающая из этой кавказской области и убегающая из Лазистана, сквозь который господин Керабан и его спутники должны были теперь продвигаться.
257
Евфрат — река в Турции, Сирии, Ираке. Длина 3065 км. Берет начало в горах Армянского нагорья, в низовьях сливается с рекой Тигр и впадает в Персидский залив. Образуется слиянием рек Карасу и Тузлы.
258
Ксенофонт (ок. 430–355 или 354 до н. э.) — древнегреческий писатель и историк, почти все сочинения которого дошли до нашего времени. В одном из — «Анабасис» — рассказал о поражении десяти тысяч греков, которыми он командовал в битве при Кунаксе в 401 году против персов.
Ах, если бы ван Миттен имел достаточно времени, какие ценные наблюдения он, без сомнения, сделал бы! Теперь они потеряны для эрудитов Голландии. И почему бы ему снова не обнаружить точное место, на котором Ксенофонт, генерал, историк, философ, дал бой при выходе из страны кардуков? И ту гору, с которой греки радостными криками приветствовали вожделенные волны Понта Эвксинского?
Но у ван Миттена не было времени ни для того, чтобы смотреть, ни для того, чтобы изучать. Вернее, ему не оставили времени. И тогда Бруно снова подступился к своему хозяину, чтобы тот занял у господина Керабана деньги, нужные для расставания с ним.
— В Хопе! — неизменно отвечал ван Миттен.
Итак, направились в Хопу. Но найдут ли они там какое-либо средство передвижения, чтобы заменить комфортабельную карету,
Это была достаточно серьезная трудность. Предстояло проделать еще около двухсот пятидесяти лье, а до 30 числа оставалось всего семнадцать дней. Именно к этой дате и должен был вернуться господин Керабан. Тогда же Ахмет рассчитывал снова увидеть на вилле в Скутари молодую Амазию, ожидавшую его появления для свадьбы. Понятно поэтому, что и дядя и племянник были одинаково преисполнены нетерпения.
Нельзя было и думать о том, чтобы найти в этих маленьких и затерянных поселках Малой Азии почтовую карету или простой экипаж. Приходилось приспосабливаться к одному из местных видов транспорта, а это средство передвижения могло быть лишь самым примитивным. Поэтому все продвигались с озабоченным и задумчивым видом по прибрежной дороге: господин Керабан пешком; Бруно нес две узды; его хозяин предпочел идти рядом со своим другом; Низиб на лошади — впереди маленького каравана. Что касается Ахмета, то он ускакал вперед, чтобы приготовить жилище в Хопе и приобрести какое-нибудь транспортное средство, тогда удалось бы выехать с восходом солнца.
Продвигались медленно и в тишине. Господин Керабан внутренне продолжал пребывать в гневе, проявлявшемся в часто повторяемых словах: «Казаки, железная дорога, вагон, Саффар!» Ван Миттен выжидал момента, чтобы заговорить о своем намерении расстаться, но пока не осмеливался, считая это несвоевременным. Было ясно, что его друг готов вспыхнуть из-за ничего.
В Хопу прибыли в девять часов вечера. Пеший переход требовал отдыха в течение всей ночи. Гостиница была посредственной, но усталому и камень мягок. Все благополучно проспали здесь свои десять часов, кроме Ахмета, который еще вечером отправился в деревню, чтобы найти средство передвижения.
На следующий день, 14 сентября, в семь часов перед дверями гостиницы стояла полностью запряженная арба. Ах, как жалко старой почтовой кареты! Вместо нее теперь путешественники обрели нечто вроде грубой телеги, поставленной на два колеса; три человека с большим трудом могли в ней разместиться! Пара лошадей еле передвигала этот увесистый агрегат. К счастью, Ахмет велел покрыть арбу непромокаемым навесом, натянутым на деревянные ободы так, чтобы защищать людей от ветра и дождя. Приходилось удовольствоваться тем, что есть, в ожидании лучшего. Однако было мало вероятно, что удастся отправиться в Трапезунд на более комфортабельном и быстром экипаже.
Легко понять, что при виде этой арбы ван Миттен, каким бы философом голандец ни считался, и Бруно, хоть он и был совершенно изнуренным, не могли скрыть гримасу, мгновенно исчезнувшую под взглядом господина Керабана.
— Вот все, что я смог найти, дядя! — сказал Ахмет, указывая на арбу.
— И это все, что нам требуется, — ответил Керабан, который ни за что в мире не хотел бы показать даже тени сожаления о своей прекрасной почтовой карете.
— Да, — продолжал Ахмет, — с хорошей соломенной подстилкой в этой арбе…
— Мы будем как принцы, племянник!
— Театральные принцы! — пробормотал Бруно.
— Что? — спросил Керабан.
— Впрочем, — добавил Ахмет, — мы не далее, как в ста шестидесяти агачах от Трапезунда. А там, я надеюсь, мы сможем достать лучший экипаж.
— Я повторяю, что и этот хорош! — твердил Керабан, наблюдая из-под нахмуренных бровей, не обнаружит ли он на лицах спутников хоть видимости несогласия.
Но все они под тяжестью этого грозного взгляда приняли бесстрастный вид.