Упрямица
Шрифт:
– Не думаю, что Хуарес и его сподвижники выступили против Бога…
– Они конфисковали владения церкви!
– Чтобы дать пеонам хоть по клочку земли. Но это лишь благое намерение, которое никогда не осуществится. Церковь не выпустит землю из рук, а она владеет чуть ли не половиной всех плодородных земель в стране. Даже если часть из них государство пустит в продажу, то кто же их купит – эти земли… даже по самой низкой цене? Опять же не пеоны, у которых нет ни гроша, а все те же гасиендадо. И не обольщай себя надеждой, что сторонники императора вернут конфискованные владения монастырям. Нет, они оставят их себе. Я слышал, какие
Она с ужасом внимала ему.
– Такого не может быть. Люди столь высокого положения предают своего императора, свою нацию? – Мерседес решительно покачала головой. – Я не могу поверить, что они еще подлее, чем дикий сброд, который грабит и убивает по всей Мексике якобы во имя торжества республики. Хуаристы – это бандиты, головорезы, подонки, грабящие путников, сжигающие гасиенды и насилующие невинных женщин.
Ник чуть не задохнулся в приступе смеха, вскочил и принялся расхаживать по комнате, словно дикое хищное животное.
– Ты думаешь, имперские наемники лучше? Или регулярные войска? Я служил и в армии, и в контргерилье. Везде одно и то же! Только солдаты лучше вооружены и одеты в красивую форму. Но кровью и грязью запачканы все… все, кто в этой войне участвует!
Черты его лица обострились. В ярости он даже заскрипел зубами. Вид его был страшен.
– Я видел, как офицеры – по рождению благородные креолы, захватив город, отдавали его на разграбление своим остервенелым солдатам. Этот жирный французский боров – Базен еще более кровожаден, чем Аттила! Он освободил из-под ареста и даже наградил Леонардо Маркеса. А ты знаешь, что делал генерал Маркес? Ты слышала о Маркесе, Мерседес? Нет? Он использовал живых младенцев для отработки штыковых ударов.
Она была потрясена его яростью и его отчаянием. То, что ему пришлось повидать на войне, она даже не могла себе вообразить.
– Здесь, в глуши, мы кое-что слышали о французах, но я никогда не придавала значения слухам. Ведь они пришли нас спасать.
– Они такие же захватчики, как и американцы, напавшие на Мексику в 1846 году. Французы посадили на трон в столице парочку расточительных недоумков – Максимилиана и Шарлотту. Император истратил миллионы на сооружение дворцов и парков, в то время как вся страна уже была опустошена войной. Он ездит в золоченых каретах, в шелковой мантии, подбитой горностаем. В отличие от него Хуарес хотя бы не тратит то немногое, что осталось от богатств Мексики, на украшение своей персоны.
– Но он индеец, простолюдин, без роду, без племени, он никто! Как он может возвыситься до того, чтобы править государством?
Николас встрепенулся, отвернулся, словно она оскорбила его плевком.
«Человек без роду, без племени… Никто…» Это так же относилось и к нему.
– Хуарес был избран согласно конституции. Он получил законное право на свой президентский пост. – Он с холодностью встретил в упор ее гордый взгляд.
Мерседес не смогла оторвать от него глаз, наблюдая, какая борьба происходит сейчас в его душе, как тяжела для него печать молчания, которую он сам наложил на свои уста.
– Итак,
– Ты собираешься разоблачить меня? – Голос его прозвучал вкрадчиво. Казалось, буря в его душе утихла. Он с нежностью перебирал пальцами ее золотистые локоны.
Против своей воли Мерседес потянулась к нему. Ей хотелось ощутить снова теплоту и уверенную силу, исходящую от него, забыть о войне, которая сейчас вдруг превратила их во врагов. Но даже будучи во враждебном лагере, он все еще оставался мужчиной, которого она полюбила и чье дитя носила под сердцем.
Когда дон Энкарнасион поднял на него пистолет, она сама готова была умереть.
– Я убила человека, чтобы спасти тебя. Значит, я теперь, вероятно, тоже предательница.
– Моя смелая, верная Мерседес! – Улыбка, тронувшая его губы, была горькой. – Я люблю тебя, моя Мерседес. Поверь в это, даже если ты не веришь ни во что другое…
Он притянул ее к себе, и она покорно приникла к его горячему телу. Растрепанные волосы Мерседес, ее припухшие от слез глаза и его гневное отчаяние возбуждали в них обоих страсть. Он жаждал слиться своим жестким ртом с ее нежными, призывно приоткрытыми губами.
Мариано Варгас плотно затворил двери кабинета и наконец остался в одиночестве. Суматоха, вызванная смертью отца, действовала ему на нервы. Труп убрали, осталось только кровавое пятно на ковре. Смешно даже подумать, что гордый старик пал жертвой какого-то ничтожного воришки. Здесь дело посерьезней.
Он обследовал потайной ящик письменного стола. Бумаги были в нем уложены в том же порядке, как он их оставил… а может быть, нет?
Мариано стал методично перекладывать их одну за другой. Кто-то поменял две страницы местами – это открытие обожгло его. Проклятие!
Он вернул бумаги на прежнее место. Кто мог шпионить за ним? Кто-то из слуг? Маловероятно. Все они находятся в услужении Варгасов много лет. Значит, гость. Он мгновенно перебрал в памяти весь длинный список гостей, приглашенных старым доном на праздник. И вдруг словно бы молния рассеяла густой мрак. Суровый наследник Гран-Сангре, дон Альварадо, заколовший, как мясник, прусскую свинью фон Шелинга.
Мариано в раздумье потер подбородок.
«Трудно поверить, что Лусеро перекинулся на сторону хуаристов. Однако он выпустил на волю пеонов, укравших его коровенку. Такие поступки не остаются без внимания гасиендадо, владеющих даже десятками тысяч голов скота. А он, поймав их с поличным, еще и подарил им мясо для прокорма семей!»
Мариано налил себе щедрую порцию бренди и уселся в отцовское кресло за письменным столом.
– Теперь я занял свое законное место, – пробормотал он, ощущая, как благородный, выдержанный напиток разливается по его жилам. – Поутру я займусь доном Лусеро, старым моим приятелем…
Все, знающие о трагической смерти старого Варгаса, воздерживались от упоминания о ней до позднего утра. Слишком было велико уважение прислуги к гостям, прибывшим на его последний праздник.
Когда же было объявлено о кончине патрона, фиеста резко оборвалась, и гости заторопились разъехаться по домам, предоставив дону Мариано и донье Урсуле оплакивать почившего.