Ураган. Последние юнкера
Шрифт:
Вот подлетает он на параде в Лежанке к строю нашей батареи и, осадив свою кобылу, начинает речь: «...Под грохот ваших пушек мы шли вперед»... Реет его черный ротный значок и под высокой белой папахой, всем знакомой по походу, горят его глаза: «Мы пойдем на Москву»... Да, конечно, мы — юнкера, константинов- цы и михайловцы, первыми пойдем на Москву, мы — офицеры Корниловского производства, мы — участники Кубанского похода, закаленные в боях Дона и Кубани, мы пойдем на север и нас ничто не остановит...
Глава 4
ВТОРОЙ КУБАНСКИЙ ПОХОД
И БОРЬБА НА ДОНУ
По
Многие, у кого были семьи в оккупированных немцами областях, или по иным соображениям, подали рапорта о выходе из армии.
Тогда генерал Марков собрал всех офицеров в станичном правлении и над грудой лежащих на столе рапортов о выходе из армии произнес речь. Когда он кончил, почти все офицеры, подавшие рапорта, поднялись с мест, подошли к столу и взяли свои рапорта обратно.
Победа и весть об освобождении Дона от красных подняли общее настроение. Снова послышались песни и шутки. Мишенью большинства шуток были тыловые юнкера и офицеры, коих прозвали «обозниками». Генерал Марков особенно не жаловал тыловых господ, выезжавших вперед во время переходов на сытых лошадях. Эти люди, одетые, бывало, в черкески, обвешанные особо эффектным оружием, порою и в сопровождении дам, гарцевали рядом с колонной, пока впереди или с фланга не раздавался пушечный выстрел, строчка далекого пулемета или «та-ку» передового дозора... Тут, в один миг, эти всадники исчезали, словно проваливались сквозь землю, к своим лазаретам, кухням и гражданским управлениям, кои уже тогда быстро разрастались. Генерал Марков особенно не любил таких всадников из числа членов Кубанской Рады, эвакуированных отрядом полковника Покровского из Екатеринодара.
Словно предчувствуя, что настанут дни, когда добровольческий тыл так разрастется, что погубит фронт, генерал Марков даже проектировал в конце Кубанского похода надеть на всех нестроевых офицеров желтые погоны. К сожалению, проект этот не был проведен в жизнь. Все ограничилось шутками и веселыми песенками:
Смело мы в бой пойдем,
А я останусь..
С частью хозяйственной Я не расстанусь..
Или на мотив «Журавля»22:
А за боевою частью
Прет обоз — бойцов несчастье.
Даже наша батарейная хозяйственная часть за все время войны жила собственной жизнью, почти ничем не связанной с жизнью батареи, где-то далеко в тылу. Это было совершенно ненормальное явление, породившее рост тыла, развал, соблазны и спекуляцию. Нестойких офицеров этот соблазн привольной, веселой тыловой жизни в больших южных городах тянул, как магнит, с фронта. Ведь на лбу не написано, что я «обозник». А именно эти «обозники» и носили наиболее боевые шашки, самые звонкие шпоры и лихо заломленные набекрень папахи. Главное было — иметь успех у женщин своим боевым видом.
У нас в артиллерийской бригаде, где бывшие юнкера близко знали друг друга, тесная товарищеская спайка не допускала переселения в тыл, в «хозяйственное управление», без падения личного престижа в глазах товарищей. Кличку «обозник» носили лишь три-четыре офицера из бывших наших юнкеров, болезненно не выносивших стрельбы. Все остальные офицеры нашей хозяйственной части были пришлые, «со стороны». Но во многих других частях армии бегство в тыл, особенно в
Во второй период похода начальником хозяйственной части нашей батареи стал упитанный подполковник Машин, перешедший к нам из отряда полковника Покровского. Он тоже часто с карабином за плечами гарцевал на коне впереди батареи и исчезал при первых выстрелах. Гарцевал он обычно рядом с конной разведчицей, присоединившейся к нам после Екатери- нодара, красивой девушкой, кубанской казачкой-гим- назисткой Авой.
Все мы любили эту девушку за ее милое, приветливое лицо, за ее цветущую красоту и неприступность, и поэтому ухаживание за ней пожилого подполковника Машина, да еще «обозника», вдохновляло наших куплетистов на новые версии батарейного «Журавля». Этот «Журавель» рождался в дни хорошего настроения, в дни побед и движения вперед. Высмеивалось все, что только попадало на зубок недавнему школь- нику-кадету.
Колонна батареи раскинулась далеко по степи. Отдохнувшие кони рвутся вперед. Весеннее небе над степью без облачка. Впереди, за далекими гребнями, видны сиреневые очертания предгорий, за коими грезится волшебный мир Востока. Настроение у всех хорошее: квартирьеры ускакали вперед, а это значит, что боя не предвидится. Впереди батареи высокий полковник
Миончинский. Его вороной конь кажется маленьким под высоким всадником. За Миончинским — группа всадников: безусый, писклявый прапорщик Гернгросс, большой подхалим, нелюбимый всеми юнкерами; маленький донец капитан Князев блестит своими круглыми очками, этот маленький казачий артиллерист не признает стрельбы дальше, чем: «Двадцать, трубка двадцать» (это полдистанции выстрела из винтовки, но он считает более далекий прицел «напрасной тратой снарядов»); любимый всеми нами капитан Шперлинг выделяется своей солдатской папахой с наушниками, из- под папахи виден овал лица и курносый нос, придающий ему некоторое сходство с императором Павлом I; красивый трубач, юнкер Бурсо, сыгравший однажды на пари перед окнами командира батареи «Чижика» вместо «Сбора» и попавший за это в наряд на кухню; несколько конных разведчиков и среди них — красавица Ава.
На повозке с номерами Первого орудия образовался хор. Поют «Журавля»:
...Впереди нас, словно пава,
Выступает наша Ава.
Жура, жура, журавель,
Журавушка молодой.
Сколько Машин наш ни брился,
Все ж он Аве не годился...
Полковник Машин, полный и неповоротливый, лихо подбоченясь в седле, делает вид, что песню не слышит, а глаза Авы так и мечут искорки веселого задора.
Достается и самому командиру — полковнику Ми- ончинскому:
Митю можно полюбить Только ножки подрубить.
Жура, жура, журавель...
Митю нужно причесать,
Хоть немного воспитать...
Насчет «воспитания» вопрос деликатный. Полковник всегда сильно горячится в бою и «кроет» всех, кто, по его мнению, недостаточно расторопен: наводчиков, ящичных вожатых, не успевающих подводить передки карьером по жиже чернозема, разведчиков и, конечно, телефонистов, не бегущих с тяжелой катушкой «марафонским бегом». Кроет всех крепко, не избегая и «трехэтажных» выражений.