Ураган. Последние юнкера

Ларионов Виктор Александрович

Предстоящее дело оживило Глеба. Апатия исчезла, и он бодрым шагом направился ко взводу.

— Господа! Купаться! — стараясь заглушить ветер, прокричал он. — Сейчас поведу вас в брод через речку. За речкой в двух верстах станица: с жаркими хатами и горячими самоварами.

— Вот тебе и душ Шарко, — пробурчал Басов.

— В воду идти группами по пять, по шесть человек, — продолжал Глеб. — За руки держитесь, не то снесет. Полы шинелей заткните за пояс. Винтовки и патронташи — над головой.

«Четвертая вперед!» — донеслась команда.

— Это,

чтобы у нас нервы были крепче, самое полезное дело. Душ и ванна. Это мне еще бабушка говорила, — не унимался Бутенев, хотя голос его дрожал, а зубы выбивали мелкую дробь.

Вместо ручья оказался бурный поток. С ревом и воем катал он свои мутные волны. Посреди него виднелись перила затопленного моста.

Подождав, пока весь его взвод подтянулся к ручью, Глеб шагнул в воду. Точно тысяча иголок впились в его тело. В первую минуту ощущение было такое, словно он попал в кипяток. С трудом передвигая ноги, скользя, спотыкаясь и падая, брели добровольцы выше пояса в воде. Вдруг Глеб почувствовал, что попал в яму. Вода подступила к самому горлу. Кое-как сохранив равновесие, наполовину вплавь, он добрался до противоположного берега. Остальные еще боролись с течением. Особенно плох был Бутенев. Он оторвался от своей группы и теперь боролся с течением один, заметно слабая. В три прыжка Глеб снова очутился в воде и, протянув ему винтовку, вытащил его на берег.

Когда вся рота переправилась через речушку, ее двинули вперед. К станице. Молча шли добровольцы. Было не до разговоров. Все на них обледенело. Шинели стояли колом и затрудняли движение. А мороз все крепчал. Отойдя с версту, рота остановилась и, рассыпавшись цепь, залегла в снег. Два часа длилась переправа, и все два часа обмерзавшие люди лежали на снегу, на трескучем морозе. Между тем стемнело. Сквозь сетку падавшего и кружившего снега замелькали огоньки станицы. Кругом царила тишина. Лишь заглушенный рев речушки да вой ветра нарушали ее.

Вдруг слева послышался какой-то шум. Шум нарастал, и вскоре стало ясно, что это едут какие-то всадники. Из белесой темноты появились их закутанные и облепленные снегом фигуры.

— Внимание, — шепотом передал по цепи Глеб. — Сползайте ко мне! Не шуметь! Без команды не стрелять!

Среди черневшего на снегу кустарника зашевелились темные фигуры. Это моряки ползком стягивались к своему командиру.

Всадники приближались. Они медленно ехали вдоль линии цепи, не подозревая опасности. Фыркали лошади, иногда раздавалось бряцание оружия, но вот стали доноситься и голоса.

— А что, товарищ, не повернуть ли? Зря нас командир погнал. Ну кто в такую погоду наступать пойдет? Ведь этакая вьюга, прости господи.

— Нет, товарищ, нельзя так. Боевой приказ. Оно, конечно. Зря все это. Ни лысого черта в степи теперь не встретишь. Ну да уж ладно. Вон до тех кустов доедем и повернем. Так уж, для спокойствия.

Всадники свернули к тем кустам, под которыми лежали моряки.

— Приготовиться! — наводя винтовку на первого всадника, прошептал Глеб.

Наступила томительная тишина.

Вдруг, почти

у самых ног лошадей, раздалась громкая команда Глеба: «Взвод — пли!» Грянул залп, и несколько всадников мешками свалились со вздыбившихся лошадей. Красный разъезд остановился, но в следующую секунду, забыв о строе, кто как попало, всадники понеслись к станице. Щелкнуло еще два-три выстрела, но Глеб остановил стрельбу.

— Кто стрелял? Зачем стрелял? — послышался тревожный голос батальонного.

— Разъезд наскочил, — отвечал Глеб, — нельзя было не стрелять.

— Коли так, идемте вперед. Цепи встать! Цепи вперед!

Белая стена ожила. Темные фигуры, словно из-под

земли выросших добровольцев, бесшумно двинулись вперед.

В уютной комнате дома станичного священника было жарко натоплено. За столом, уставленным бутылками и остатками трапезы, сидели два молодых человека. Один брюнет, явно выраженного еврейского типа, другой — блондин с голубыми глазами и небольшой русой бородкой.

— Мне кажется, что вы сегодня непозволительно беспечны, — говорил еврей. — Весь наш отряд спит по квартирам, и никто не сторожит. А что если именно эту ночь выберут корниловцы для атаки?

— Полно, товарищ комиссар, вы совершенно напрасно тревожитесь. В такую погоду, после тридцатипятиверстного перехода переправляться вброд через ледяной поток и атаковать свежего противника — полнее безумие. Никогда Корнилов на это не рискнет. Впрочем, на всякий случай, я послал два конных разъезда.

— Послали, — саркастически улыбнулся комиссар. — Я вам ручаюсь, что оба ваши разъезда давно спят по квартирам.

— Не думаю. Не таких я назначил начальников разъездов.

— А вы кого же назначили?

— Помните Федченко? Глуп, как пробка, но исполнителен до противности. Этот сдохнет, а приказание выполнит. С ним разъезд не заснет. Другим разъездом Кошкин командует. Это трус, каких мало. У него при приближении белых прямо кровь в жилах стынет. Этот все равно до зари спать не будет. Слышал я, что он несметное количество буржуев прирезал. Верно, возмездия боится. Нет, с такими людьми можно быть спокойным. А вам я советую не расстраиваться и ложиться спать. Утро вечера мудренее. Проснетесь, взойдет солнышко, и ваши сомнения, как дым, разлетятся. Давай- те-ка лучше, для крепости сна, выпьем еще по единой.

Опрокинув по несколько стаканов «Донского», приятели разоблачились и растянулись. Один на широкой кровати, а другой на диване. Свет потушили. Вскоре густой храп известил комиссара, что начальник отряда заснул. Но бежал сон от глаз еврея. Близкое соседство Корнилова и его неизменные боевые успехи тревожили робкую душу сына Израиля. Он вслушивался в ночную тишину, но она не нарушалась

ни единым звуком. Только старые стенные часы, с рисунками на циферблате, мерно отбивали свое тик-так, да сочно храпел командир. Вдруг вдали послышался звук как бы раздираемого полотна. Для неопытного у- ха звук этот показался бы загадочным, но комиссару он был хорошо знаком. Как ужаленный, вскочил он с кровати.