Ураган
Шрифт:
XX
В деревне Юаньмаотунь было так весело, будто наступил радостный праздник. С утра загудели гонги, загремели барабаны и завыли трубы.
Первыми на эти звуки прибежали ребятишки, затем подошли взрослые, и школьная площадка мигом заполнилась народом. Чжан Цзин-сян под аккомпанемент гонгов и труб запел и стал приплясывать.
— Соседи! Товарищи! — крикнул он. — Мы срубили самое большое ядовитое дерево — этого проклятого Хань Лао-лю — и уничтожили банду Ханя-седьмого. Надо повеселиться по этому случаю.
— Спой о продавце ниток! — крикнул возчик Сунь, который стоял на своей телеге, держа в
Он ехал в поле жать просо, но, услышав музыку, завернул к школе.
Чжан Цзин-сян, отбивая ритм бамбуковыми кастаньетами, запел:
У реки тебя родили, Дурачиною взрастили…Так как Чжан Цзин-сян при этом не только многозначительно посмотрел, но прямо указал пальцем на возчика, все расхохотались.
В дверях показались начальник бригады, Сяо Ван и Лю Шэн. Увидев смущение старика, они попытались скрыть улыбки.
— Глядите-ка на этого мальчишку… — обиженно сказал возчик. — Вырастили такого большого болвана, который и петь-то как следует не умеет, а стариков высмеивает.
Но все продолжали хохотать, и смех был так заразителен, что в конце концов не выдержал и сам возчик.
— Это очень длинная песня. Давай покороче! — крикнул кто-то.
— Спой лучше «Разбитый арбуз», — предложил другой.
Чжан Цзин-сян охотно ударил в барабан и запел:
Дома девушка сидела, Но шитье ей надоело. Надо к милому пойти… Вот чего б ему снести? Мигом брови насурмила, Причесалась и купила Пудру, раков да арбуз… Ай-яй-яй! Большой арбуз! Под дождем она бежала — Поскользнулась и упала. Огляделась: пудры нет (На земле лишь белый след!), Рак за раком прочь бежит, А арбуз разбит лежит. Ай-ай-яй! Разбит лежит… Тут взяла ее досада: И ни в чем мне нет отрады! Если вновь к нему пойду — Черепах двух приведу. Эти уж не подведут, Отпущу — не убегут. Все несчастье от него, От дружочка моего!..Раздался смех, послышались аплодисменты. Но некоторые остались недовольны песней:
— Хватит петь эти помещичьи песни!
— Споем новую! Кто хочет?
— Все хотим! Все хотим!
Чжан Цзин-сян прервал пение, переглянулся с Лю Шэном и сказал:
— Ладно! Новую, так новую. Спою песню, которой меня товарищ Лю Шэн выучил, — песню Восьмой армии.
— Пой! Пой! Просим! — раздались возгласы.
Чжан Цзин-сян начал:
Весенний ветер дует в феврале, Нам председатель Мао шлет привет. Летит он на воздушном корабле, За ним войска, которым счета нет!..Когда Чжан Цзин-сян кончил, возчик Сунь предложил:
— А
— Просим! Просим!
Лю Шэна втолкнули в круг.
Он не стал отказываться и запел:
Как подует ветер северный И снежинки вихрем полетят…Но в этот момент в толпе заспорили:
— Врешь!
— Ничего не вру…
— Так, значит, тебе наврали!
— Сам увидишь, гроб уже пронесли мимо постоялого двора. Скоро здесь будут…
Люди, забыв о песне, столпились вокруг спорящих, и вся школьная площадка принялась взволнованно обсуждать новость. Гонги и барабаны умолкли.
Лю Шэн, растолкав людей, бросился к Сяо Вану:
— Что случилось?
— Говорят, Чжао Юй-линь… — и Сяо Ван отвернулся, чтобы смахнуть слезу.
Несколько человек уже побежали по шоссе к западным воротам. Толпа устремилась за ними. Навстречу показалась процессия: восемь носильщиков несли на плечах простой некрашеный гроб. Толпа в молчании расступилась, пропустила процессию и медленно пошла за гробом.
Гроб поставили в центре школьной площадки, зажгли погребальную лампу, установили два жертвенных столика. На столиках появились блюдца: одно с помидорами, другое с дикими яблоками и пачкой золотой бумаги, заменяющей деньги, необходимые духу умершего для путешествия в подземный мир.
Все обнажили головы и кольцом обступили гроб.
— Жена еще не знает? — тихо спросил кто-то.
— Старик Сунь поехал предупредить…
— Вон она идет…
Жена Чжао Юй-линя, которую вдова Чжан и Дасаоцза заботливо поддерживали под руки, шатаясь, вошла в ворота. Ее худое лицо потемнело. Позади, опустив головы, следовали Со-чжу и пастушок У Цзя-фу.
Толпа расступилась, освобождая дорогу. Когда женщину подвели к гробу, она зарыдала и рухнула на землю.
Рядом, стоя на коленях, плакали Со-чжу и пастушок.
У всех присутствующих потекли слезы. Многие подумали о том, кем был для них Чжао Юй-линь, отдавший жизнь ради их счастья, вспомнили, что перенесла семья этого человека в проклятые годы Маньчжоу-го. И вот зацвела наконец новая жизнь, а он ушел навсегда…
— Зачем ты оставил меня, мой родной?.. — стонала жена погибшего.
— Папа, папа, проснись… — жалобно повторял Со-чжу.
Сяо Сян нервно заходил по площадке. Картины прошлого быстро сменялись одна другой, выше и выше поднимая в сердце волну скорби, которая подступала к горлу.
Тогда Сяо Сян присел в тени под вязом и принялся чертить на земле узоры, стараясь думать только о том, что он сейчас делает. Это его немного успокоило, и почувствовав, что воля восторжествовала, он поднялся и подошел к музыкантам.
— Играйте… — мягко сказал Сяо Сян.
Трубы начали печальный мотив, сопровождаемый величаво-торжественным звучанием гонга и приглушенной дробью барабанов. Люди опустились на колени.
— Зачем мне жить теперь? — рыдала над гробом женщина.
Дасаоцза и вдова Чжан стояли возле нее на коленях и утирали ей слезы.
— Не надо плакать, не надо плакать… — уговаривали они и сами прятали за ее спиной залитые слезами лица.
Люди жгли золотую бумагу, которая, сгорая, обращалась в невидимые деньги, и ветер крутил над гробом черный пепел.