Уравнение времени
Шрифт:
— Магистр справедливый, — одобрительно кивнула девушка. — И добрый, хоть иногда и кажется суровым. И, что немаловажно, он за вас, ребята. Ведь это именно он подсказал, что надо просить дом, чтобы вас впустили. А теперь, Коль, все-таки расскажи нам про то, как тебя угораздило появиться на мосту.
— Нет, Саш, — легко и светло улыбнулся Звеновой, — и не проси. Поверь, на молчание у меня есть очень веские причины. Одно скажу, я тоже просил Бездну… И не смотри на меня так, Амвросий, мы с тобой еще поговорим. И давай уже, дружище, рассказывай нам про свой год рождения. И про то, откуда тебе
***
— Я родился в 7190 году от Сотворения мира в Звездном Храме. — В руках монаха, будто сами собой, появились четки. — Или в 1682 году от рождества Христова, как принято исчислять сейчас. Родился я, как и вы, в Пограничье. Моего отца звали Арсением, а мать — Марией.
«Арсением, — шевелились губы Саши. — Марией…»
Девушка и хотела бы отмахнуться, не верить в то, что рассказывал монах! Но сейчас Амвросий как никогда раньше напоминал ей отца. И Саша слушала возможного брата, не позволяя себе лишних рефлексий и переосмыслений.
— Меня воспитывали оба, и папа, и мама. — Глаза монаха были закрыты, сам он производил впечатление ушедшего глубоко-глубоко в себя человека, и только четки скользили с бешеной скоростью. — Отец служил сторожем при школе. Иногда он оставался в Школе на ночь… — парень замолчал, а потом, будто решившись, продолжил рассказ: — Вот в одну из таких ночей, когда небо расцветилось в багровые тона, мама рассказала, что отец родился не в Пограничье, а в земных Холмогорах. Когда началось Соловецкое восстание, Арсению было лет пять или шесть. Время шло, а осада крепости все не кончалась. И вот, вдохновленный стойкостью насельников, Арсений, к тому времени уже тринадцатилетний парень, уговорил какого-то стрельца взять его с собой «в плаванье по бурному морю». Стрелец согласился, ведь осада длилась уже несколько лет, но никакого вреда ни та, ни другая сторона друг дружке не причиняли. Так Арсений оказался в крепости. А через полгода, в ночь на 1 февраля 1676 года, когда монастырь пал, его, изрубленного, бросили в костер…
Четки в руках Амвросия замерли. Замолчал и он — не открывая глаз и не смотря на слушателей.
— А дальше? — Саша подавила в себе желание дотронуться, пожалеть этого человека. Каким бы странным и невозможным ни казался рассказ Амвросия, она ему верила. Верила безоговорочно. Даже нет — знала, что тот говорит правду. — Что было дальше? Как папа выжил?
— Его спас отец мамы, мой дед Савелий, — рассказчик медленно открыл глаза. А Саша поразилась — какими красивыми сейчас они были. — Вытащил его из огня, и теперь, после рассказа Никoлы, я даже догадываюсь, как он смог это сделать.
— Как? — жадно спросила девушка.
Что же это получается, старый пограничник Савелий — ее дедушка?!
А ожог лица он получил, вытаскивая из огня ее отца?
— Подожди немного, Саш, — с совсем другой интонацией, нежели раньше, произнес имя собеседницы Амвросий. — Сперва мне надо кое-что прояснить. Я поговорю с твоим другом Никoлой… Николаем, и мы потом расскажем тебе, до чего вместе додумались, хорошо? Добавлю только, что выхаживала отца моя… наша мама, хоть и была на год моложе отца, ей было только двенадцать.
— Молодая еще совсем. — Саша
— Дальше? — грустно и светло усмехнулся монах. — Слушайте. Как уже говорил, я родился в Пограничье, учился в Школе. Не знаю, как сейчас, а тогда здание Школы было вырублено прямо в скале. Директором у нас был мой дед Савелий. Меня он не баловал — наоборот, относился строже, чем к другим ученикам. Я налегал на теологию, богословие и… им подобные дисциплины, короче. Ведь тогда был совершенно другой мир, братцы. Тогда не было этих грохочущих машин…
Амвросий замолчал. Смотрел перед собой невидящими глазами, и только четки мелькали в пальцах с бешеной скоростью.
— Но у тебя, должно быть, — мягко, очень мягко произнес Звеновой, — были свои причины изучать богословие?
— Ты правильно меня понял. — Амвросий глубоко вздохнул. Четки резко остановились. — Это и из-за прошлого отца тоже. Мне было важно понять, во имя чего Соловецкие монахи так стойко сражались, почему они не приняли реформ… — монах снова ненадолго умолк, а потом заговорил совсем другим тоном: — Кстати, в Школе мы проходили физику, математику и даже астрономию. Изучали историю современных государств, древнего мира. Древнегреческих философов мне тоже нравилось читать. Я находил очень важным их влияние на труды ранних христиан…
Саша слушала рассказ инока, а перед глазами стоял Савелий. С деревянной указкой и мелом в руках, стоял он у доски. Чертил какие-то даты…
— В четырнадцать лет я прошел обряд инициации и оказался в Углеже. Мой дом был похож на небольшую часовенку… — Монах глубоко вздохнул, и четки снова начали бег. — Я заподозрил неладное днем, когда вышел на улицу. Жители поселка одевались не как подобает порядочным христианам. Женщины не стеснялись оголять ноги… Впрочем, что я вам рассказываю?
Он поднял на слушателей глаза. В них стояли боль. И грусть.
— А потом? Что было потом?
— Вечером того же дня в моей келье появились мама и папа. Они же последовали со мной к месту моей службы… Ну, вы видели этот храм.
— Это там, где были Черныш, Конопуш и Снежный? — наморщила лоб девушка.
— Нет, — покачал головой Амвросий. — Это совсем рядом с той беседкой, где мы лечили Никoлу… Николая. Я не буду рассказывать вам о том, что пришлось пережить всем нам. Повторюсь только, мама и папа не дали мне сойти с ума. Они пробыли со мной неделю, а потом были вынуждены отправиться обратно в Пограничье.
— А ты?.. — Какая-то мысль не давала девушке покоя. Вертелась ужом, мешала себя изловить. — Ты… А ты откуда о той беседке узнал? Ну, где мы Кольку лечили?
Вообще-то она хотела поинтересоваться, в каком году Амвросий очутился в Москве. Но вместо этого спросила совсем о другом.
— Мама подсказала, — опустил голову инок. — Расскажу как-нибудь. Но не сейчас, хорошо?
— Хорошо, — ответил за девушку Коля. — В Москве, как я понимаю, ты появился в начале тысячелетия?
— Это как сказать, — улыбнулся монах — озорно и лукаво. — Наверное, все-таки в самом конце двадцатого века. В 2000 году.