Урбанизатор
Шрифт:
Прикол в том, что многие здешние озёра — старицы. Длинные и узкие. Мари толпились вдоль, «по оси», «унжамерен» — повалили с краю. Просто иначе — не подойти. Мари сразу бы разбежались, но снег глубокий. Они всё равно разбежались бы, но из-за снега у нападавших не получилось стремительной атаки. А потом им помешала сотня волонтёров из «горных». Это народ более злой, более мотивированный. А ещё — чуть лучше вооружённый и обученный. Ветеранов среди них — большинство. Просто так, «с улицы», в добровольцы — и не идут, и не берут.
Две толпы сошлись на льду озерка. Развернувшись, точнее — перетолпившись.
Мари превосходили противника численно. Но построились… точнее — столпились так, что не могли реализовать своё превосходство. Да они бы врагов просто стрелами истыкали! Но обе стороны стрелять через головы не умеют. Об этом я уже…
Весь бой свёлся к вопросу об умениях примерно сотни бойцов с каждой стороны в первых двух рядах. В принципе, в этих рядах силы были равны. И тут, теперь уже с фланга марийской армии, выскочили удмурты. И тоже — застряли в снегу. Они даже на лёд озерка не смогли спуститься! Но начали кидать стрелы. Издалека. «Далеко» здесь — за полста шагов.
Я уже говорил несколько раз: навесной лучный бой очень неточен. По сути — стрельба по площадям. Но если противник стоит в густой колонне… У мари было куда больше стрелков. Но удмурты распределились цепью и прятались за заснеженными лапами тамошних елей. Получив град стрел, основная масса мари побежала. Бросив наиболее боеспособных бойцов, рубившихся с «унжамерен».
— Потери?
Опять хай, переходящий во взаимные оскорбления, хватания за грудки и попытки мордобоя. Через полчаса общего крика получаю приблизительную картину. «Полчаса» — это быстро, они уже с заката «советуются» — устали.
У «горных» — осталась половина, у мари — примерно с полсотни погибших и раненых. И четыре сотни — ушедших!
— К-куда ушедших?!
Ушедших в табор беженцев. Причём часть… какая-то… вообще не вернётся. Уйдут за Волгу, спрячутся в лесах…
Короче: от спасения народа перешли к спасению своих личных семей — ешов. Или правильно — ешей?
— А как у врага? Потери? Нынешнее местоположение? Разведку кто-нибудь посылал?
Снова крик и ругань. Никто не посылал, знать они о врагах ничего не знают, и знать не хотят, чтоб они все сдохли…
Шаманы начинают какие-то ритуалы по изгнанию злых духов, каждый — свой. Потом сцепляются между собой…
Тут тишком подкрадывается один из «дедов-послов». Дёргает меня за рукав. Подтаскивает какого-то замёрзшего замученного парня. Толмач переводит:
— Этот мальчик… мой урлык. Ходил, смотрел. Он скажет.
«Урлык» — это кто? Неважно.
Парнишка… мало видел, ещё меньше понял. Главное: потери у противника — не существенные. 10? 20? Не больше. Охренеть…
После боя и бегства марийских отрядов удмурты пытались пройти верхом, по горам через лес. Их шуганули стрелами. Снег там глубокий, рельеф… неприятный, овраги поперёк маршрута. Мораль: противник полезет по реке.
— Так, уважаемые. Слушайте сюда. Кугырза! Мать…! Тихо! У нас есть два пути. Первый — простой. Я ухожу. Мне такой исход нравится. Ни труда, ни забот, ни опасностей. Второй… Вы знаете мою цену.
— Нет! Ни за что! Никогда! Мы не будем рабами!
— Тогда вы будете мертвецами.
— Мы
— Вы уже бились с ними. Вас было больше, на вашей земле. Их — осталось, вас — стало меньше. Завтра — совсем не будет. Сколько человек смогут укрыться в этих стенах? Триста? Пятьсот? А там, в лесном таборе — вдесятеро. Ваш народ. Они умрут. Да и те, кто останется здесь… «Унжамерен» не смогут взять, но смогут осадить. Вы будете есть друг друга с голоду?
Снова сплошной хай. На пару тонов выше. Я плюнул, прихватил толмача и отогревшегося «урлыка», сходили к Ветлуге, посмотрели снизу. Да уж, какое бы войско не было, а лезть наверх тут можно только по этому оврагу.
Снова вернулись в селище. Ночи зимой длинные, но не бесконечные. Доорались они до чего-нибудь? Снова увёртки, уловки…
— Мне надоело. Время уходит. Или — всё, или — ничего. Вы отдаёте себе в мои руки полностью. В холопы. Или — нет. Чтобы стать трупами. Я ухожу.
Забавно. Вот передо мной почти сотня взрослых мужчин. Элита. Их главный «классовый» интерес — сохранить народ. То «стадо», которое они «пасут, стригут и погоняют». Без народа — они ничто. В лучшем случае — просто заурядные мужички. И они готовы потерять всё, потому что не хотят отдать часть! Часть своей власти, своего образа жизни.
Как при язве желудка отказаться от резекции: «оно ж всё моё!». Очередная «обезьяна с кашей в кулаке». И — в мозгах. Обезьянник.
Прогулялись поверху вдоль реки, посмотрели пейзаж с точки зрения «удмурто-проходимости». Абсолютно не танко-опасное направление. А вот лесовики… Прогулялись по табору. Жалко. Людей жалко. Кое-кто осмелился прямо спросить:
— Русский воевода, ты мой еш к себе примешь?
«Еш» — малая семья, 6–7 человек. Одну-то я приму. И десяток… поднатужившись. Но здесь-то счёт на сотни.
— Нет. Иди к своему кугураку. И поставь его раком. Чтобы он прочистил свои мозги. И понял, что никакое барахло, никакие слова не имеют значения. После того как народ погибнет.
— А мы за Волгу уйдём!
— Можно. Вы же экзогамные фратрии… э… Каждый эрзя обзаведётся второй женой. А ты будешь навоз выносить. Если с голодухи не сдохнешь и волкам не попадёшься. Нынче на Волге здоровенные стаи обретаются. Человечинкой прикормленные.
Грустно это всё. Глупо, тупо и безысходно. Основная масса беженцев — дети. Они просто умрут. Остальных… часть вырежут, часть угонят в рабы — это счастливчики, остальные — замёрзнут, заболеют, станут волчьим кормом. Так-то народ останется — здесь не более трети-четверти всех мари. Может, именно поэтому, из-за опустошения этих мест, будут, в последующие десятилетия, достаточно легко переселяться в Поветлужье беженцы с Юмы и других мест?
В исторической перспективе… с учётом грядущих столетий… «с точки зрения нарастания мировой энтропии и неизбежного угасания солнца»…
Хреново быть попаданцем. Понимать мелкость происходящего в масштабе «космические корабли бороздят просторы…». И при этом смотреть в глаза обречённым людям.
У нашего костра Алу куняет. Задрёмывает, голова опускается, потом вскидывается, как петушок, осматривается испуганно…
— Спи. Сам посторожу.
Что делать — непонятно. Вся надежда на их здравый смысл.