Урочище смерти
Шрифт:
Вино не хлынуло. Вместо того хлопнула еще одна бутылка, затем еще, затем хлопки слились с сплошную канонаду, вылетевшие пробки сыпались вокруг Колюни.
«Пальба» длилась недолго и вскоре начала стихать. В салюте поучаствовали далеко не все бутылки, меньшая часть, несколько десятков, наверное.
Колюня даже слегка обрадовался, что в его скучном сне начало хоть что-то происходить, и решил подойти к дереву, проверить, что налито в стеклотару, не могут же пробки вылетать сами по себе…
Не успел, почувствовал под ногами какое-то шевеление.
Затем, как по сигналу, непонятный процесс резко ускорился. Холмик содрогнулся (Колюня еле устоял на ногах), его расколола черная трещина, в глубине что-то белело. Он не успел присмотреться и понять, что там. Белое буквально выстрелило наружу, и оказалось лишенной плоти рукой, и костяшки пальцев вцепились в лодыжку, – сильно и больно.
«Нахер, просыпаюсь…» – подумал Колюня, а рука уже вытягивала из-под земли весь скелет, показался оскаленный череп.
Даже во сне не стоит дожидаться, когда в тебя запустят зубы. Колюня рванулся изо всех сил, – освободился и побежал. Костяные пальцы продолжали стискивать запястье, следом волочилась, скребла по лишайнику лучевая кость, но избавляться от сюрного украшения было некогда: отовсюду тянулись из-под земли мертвые руки, и бело-костяные, и покрытые кусками разлагающейся плоти, – тянулись, старались схватить. Этим мертвецам было не за что ухватиться, и у них не получалось так споро выбраться, как у первого. Но они упрямо выцарапывались, выскребались из земли.
«Проснуться, проснуться, проснуться…» – твердил себе на бегу Колюня, но вернуться в явь никак не получалось.
Он постоянно менял направление, уворачиваясь от цепких грабок, – но отчего-то каждый раз впереди оказывалась увешанная бутылками береза. При таких раскладах Колюня должен был давно до нее добежать, – но, странное дело, береза словно бы отступала, и при этом становилась все больше и больше. Крона нависала где-то высоко-высоко над головой, выше любого небоскреба, ствол необычайно раздался в толщину, стал как у натурального баобаба.
Мертвецы не теряли времени – один выпростался из земли, второй, третий – и все ковыляли к Колюне, не быстро, но целенаправленно. Он наддал, и добежал-таки до дерева, и буквально уткнулся лицом в бересту, и подумал – неизвестно отчего и почему – что мертвецы за ним сюда не придут.
Береза уже раздалась сверх любых отпущенных для деревьев пределов, натуральная башня, не вдруг и обойдешь. Мертвецы и впрямь сюда не шли, столпились в отдалении, словно будучи не в силах перешагнуть невидимую границу.
Колюня облегченно перевел дух, но тут же снова почувствовал на себе чужой внимательный взгляд.
«Гляди, хер с тобой, за погляд денег не…», – подумал он и не успел закончить мысль: неведомая сила стиснула, подхватила, поволокла вверх.
Мимо мелькали ветви, вымахавшие потолще
Вновь прозвучал тот же всасывающий, чмокающий звук, но теперь он оглушал, как близкий удар грома, рвал барабанные перепонки. Руки подогнулись, Колюня с воплем скользнул по гладкому холодному стеклу, потом был краткий миг полета, потом хрусткое приземление на донышко. Он вопил, не смолкая, и эхо отражалось от стеклянных стен.
Глава 5. Рассвет всегда приходит
Когда во второй раз прозвучал тот же звук, неподвижные ноги Колюни задергались, словно пытаясь побежать куда-то. К чавканью «вантуза» добавилось сдавленное хрипение. Ноги прекратили суетливые попытки убежать и безвольно повисли. Именно повисли – Головач хорошо видел, что землю и подошвы кроссовок разделяет сантиметров десять, не меньше.
– Э-э-у-э-э… – негромко тянул на одной ноте Пупс, не отрывая взор от сруба.
Головач дернулся было туда, замер, снова дернулся, не в силах принять решение и чувствуя, что любое станет неправильным. Решать не пришлось – Колюня в буквальном смысле выпал из сруба и шлепнулся на задницу.
Пару секунд посидел, затем на четвереньках вылез наружу, поднялся на ноги, пошагал к избушке и подельникам, – неуверенной, как у пьяного, походкой. При этом неотрывно глядел через плечо на сруб, словно опасаясь погони тамошних обитателей.
– Т-ты живой?
Вопрос Пупса показался Головачу чрезвычайно глупым, но через пару секунд он изменил мнение. Как-то странно Колюня оглядывался: шея изгибалась влево под таким углом, что живому не больно-то изобразить, а справа на ней что-то выпирало, что-то натягивало кожу, словно там вырос второй кадык, всей науке анатомии вопреки.
Колюня изменил направление, шагнув к Пупсу, тот стоял ближе. Лишь тогда Головач смог рассмотреть его лицо. Со знакомой физиономией тоже было не все ладно. Казалось, кто-то разобрал лицо Колюни на части, словно игрушку из конструктора «лего». А потом собрал заново, но торопливо и небрежно, отчего некоторые детали оказались не совсем на своих местах.
– Ты чего? – спросил Пупс. И это стало последними словами, что услышал от него Головач.
Неторопливая спотыкающаяся походка Колюни сменилась стремительным рывком. Сбитый с ног Пупс заорал, затем захрипел. Колюня навалился сверху, но что он делает с недавним сотоварищем, Головач не видел, – он уже несся прочь, огибая избушку.
Что «бэха» теперь не заводится, он в панике позабыл. И о разрядившемся аккумуляторе, и о том, что ключи остались у Пупса, вспомнил, лишь когда подергал по очереди все двери и ни одна не отворилась.